Похоже, у паучка тоже что-то неладно было с легкими – хлебнул холода, застудил внутренности, раз и он решил подышать картофельным паром. А может, паучок несколько дней ничего не ел и решил разделить с Силантьевым скромный ужин?

– Разве ты, брат, способен картошку есть? – спросил Силантьев у качающегося на нитке сморчка. – Нет, тут что-то не то. Пауки, парень, никогда не были вегетарианцами. Им не овощи, им мясо подавай! И ты, брат, не вегетарианец. – Он поддел пальцем паучка, и тот проворно полез по нитке вверх. – Не обманывай, дурашка, людей!

Ни в лагерях, ни на прииске, ни в Магадане Силантьев пауков еще не видел. Возможно, этот господин был пришлый, какой-нибудь знатный путешественник, приплывший на край земли с пароходом из краев жарких, далеких… Силантьев проводил паучка взглядом – тот карабкался на потолок лихо, практику, видать, имел большую.

На следующий день Силантьев попытался наняться рабочим сцены в драматический театр. Заявление у него взяли – сделал это товарищ в полувоенном коверкотовом костюме с отложным воротничком, с глазами, в которых Силантьев не сумел прочитать ничего хорошего, – попросил прийти через денек. Обычное, набившее оскомину, противное «придите через день», или через денек, – важны не слова, важна суть, разницы никакой, этого «зайдите через день» в Магадане так же много, как и снега. Зашел Силантьев через денек, товарищ в коверкотовом френче взял двумя пальцами со стола какую-то бумажку – ну словно навозную муху за крылышки – и протянул Силантьеву. Было сокрыто в этом движении двух розовых безволосых пальцев, в молчании полувоенного коверкотового костюма что-то брезгливое и одновременно недоброе. Силантьев молча взял бумажку, в которой уже распознал свое заявление, не глядя сунул в карман и ушел.

Всю жизнь мы только и делаем, что крушим горы, долбим камень, сбрасываем его вниз, бьем и бьем, а потом вдруг сами оказываемся под каменным ломьем, барахтаемся чуть дыша, если повезет – то и выбарахтываемся и снова начинаем крушить ненавистную плоть. А впрочем, почему ненавистную? Кому как! Есть ли от этой работы польза?

Придя домой, Силантьев сварил три картофелины сразу – запас, который мог растаять в считанные дни, он решил беречь, растягивать, сколько можно, три картофелины – норма для сытого обеда целой семьи по тем условиям, – поел и, поразмыслив, решил поискать в Магадане знакомых, чтобы было на кого опереться, если же их не окажется – заводить новых знакомых. В одиночку он, как пить дать, загнется.

Утром пошел в геологическое управление. Все с тем же делом. Бумажку написал дома, заранее. Работу просил любую – не до жира уже – хоть посудомойкой в столовой. Работы не дали. Не получил он работу и в пароходной конторе – там бывших этапников на службу не брали: грузы, документы, богатства страны в трюмах плавающих судов, на материк золотишко, обратно картошка и сахар, тушенка, крупа, – не-ет, здесь народ нужен проверенный, некривоглазый, руки чтоб нелипкими были, а для таких дел бывшие не подходят, нужны настоящие. Не получилось и на участке, который ставил столбы под электричество вдоль Колымской трассы…

Ослабев, Силантьев хотел дать чуть волю чувствам, рухнуть в постель, но вместо этого сгреб себя в кулак, сжался – впрочем, ненадолго, скоро опять ослабел – надо не в пропасть падать, а думать о том, как выжить, чем питаться, что на зуб класть. Может, попробовать писать заметки в местную газету – к краеведению он имеет вкус, кое-что знает и помнит, а что не помнит – выдумает. Например, как вы считаете, граждане читатели, почему пасмурная Ногаевская бухта называется Ногаевской? Считаете, что по имени какого-то малоизвестного полярного морехода? Любителя шкурить моржей и трескать сушеную картошку с лахтачьим салом? Ничего подобного. Название составлено из двух простых слов «нога» и «Ева» – дальше все обычно, никаких секретов, дорогие граждане читатели, шлите нам письма по адресу…