Люба: "Что такое?"

Артём: "Я ведь не верю во всё это... Не верил. А теперь не знаю, что думать"

Люба: "Что случилось?"

Артём: "Он сегодня трезвый, как стeклышко, и при этом на позитиве. Сто лет его таким не видел"

Люба: "Я очень рада"

Артём: "Но как это возможно? Я начинаю подозревать, что ты потустороннее существо. Фея там какая-нибудь"

Люба: "Нет, я обычный человек, и то, что произошло с вашим папой, не моих рук дело. Человекам это невозможно, Богу же все возможно"

Артём: "Ещё вчера я бы отмахнулся и посмеялся над твоей проповедью... но это настоящее чудо"

Люба: "Вряд ли эффект продлится долго, слишком мало во мне святости. Вот если бы ваш папа сам обратился к Богу - это бы действительно помогло. Сей род изгоняется постом и молитвой"

Артём: "Это вряд ли. Но всё равно, спасибо тебе огромное. Я перед тобой в неоплатном долгу"

Люба: "Всё совсем наоборот"

Она изо всех сил отгоняла чувство гордости, но радость неуклонно наполняла её сердце. Может быть, самочувствие Фёдора Григорьевича не было никак связано с Любиной молитвой, но она всё равно благодарила Бога и испытывала счастье.

Женя Фадеев не пришёл на следующий день в школу, и Люба заподозрила неладное. Если Канев вчера отпустил их с миром, почему Женя отсутствует? Чего боится? К сожалению, узнать это напрямую не было никакой возможности: Люба не знала его номер телефона, поэтому она принялась опрашивать всех одноклассников, которые, как ей казалось, были лояльны к Фадееву. Близких друзей в классе у него не нашлось, никто не знал, где он и как себя чувствует. Тогда Люба обратилась к Аревик Левоновне: сообщала ли что-то мама Жени насчёт его отсутствия. Оказалось - нет. Люба ужасно разволновалась, но выспрашивать Женин номер у классной руководительницы или у старосты постеснялась: мало ли что подумают.

Однако её разыскные мероприятия не остались незамеченными. На перекрёстке Ульянова и Ленина Любу встретил Канев.

- А тебе всё неймeтся, святоша... - угрожающим тоном проговорил он, преграждая ей путь.

Люба замерла в молчании, не глядя на него, и только встревоженное выражение лица выдавало, что она его заметила. Каневу, видимо, не понравилась эта степень внимания - он схватил Любу за плечо и больно дёрнул. Пришлось посмотреть ему в глаза, но отвечать по-прежнему не хотелось. Они долго изучали друг друга враждебными взглядами, полными дурных ожиданий.

- Отпусти, - наконец прошипела Люба.

- Чёрта с два! Сначала ты пообещаешь, что прекратишь мутить воду вокруг додика и займeшься своими делами.

Люба осуждающе покачала головой:

- У тебя нет ни стыда, ни совести.

Канев фыркнул:

- Удивила! Напугала! - Он схватил её за второе плечо, притянул к себе так близко, что стало невозможно дышать от густого едкого запаха табака. - Послушай сюда, святоша! Если ты хоть кому-то проболтаешься про наши с Фадеевым дела, пеняй на себя. Но то, что происходило с тобой первый месяц, покажется тебе раем. Обещаю!

Люба напряглась, как сжатая пружина, пытаясь вырваться из грубого захвата.

Негодяй, подлец, мерзавец... И это семнадцатилетний юноша... душа его черна, как у закоренелого преступника.

С этим тяжёлым чувством осуждения и ненависти в сердце Люба и ушла бы отсюда, если бы только Канев её отпустил. Но он зачем-то продолжал удерживать её. И дышать своим смрадным запахом, вызывая спазмы в животе. Но чем дольше она смотрела в его чёрные от расширившихся зрачков глаза, искривлённое злостью лицо, на оскаленные, как у хищника, зубы, тем яснее понимала, что Кирилл сам страдает от своей внутренней темноты больше, чем окружающие. Вот она, Люба, видит его по несколько часов шесть раз в неделю - не больше. А через девять месяцев и вовсе перестанет. А он живёт с собою круглые сутки и никогда никуда не сможет деться. Потому свойства души властвуют над нею и после смерти. И Люба пожалела его. И расслабилась.