Прибегает мышь к главному программисту Селезню Стреляному, так мол и так, воевода одного дальнего лесного хозяйства приглашает на отдых на великолепное чистое озеро.
– Неужели еще есть такие озера? – усомнился Селезень Стреляный.
– У нас все есть, дорогой ты наш праведник. Народ птичий тебя неподкупным величает. Приватизировать не успели, заграница не берёт – далеко, а какие там заводи, а какие камыши… – выпевает Мышь.
– Говори, говори, что я должен сделать? – загорелся Селезень Стреляный.
– Сущая ерунда: пусть твоя машина напишет, что потомственный князь заяц Хромая Лапа назначается воеводой в лесное хозяйство Главной Канцелярии. Лев Справедливый гарантирует неприкосновенность, разрешает всему зверью вольно жить и плодиться как деды жили и плодились. Написал? Слетай, пускай Его Величество Бревно распишется.
И все. Живёт Заяц воеводой. За чистоту старинного уклада держится. О женитьбе на лисе даже не думает, зайчих молодых около него хоровод. Волки таможню несут, мышка складом продуктовым заведует. Селезень Стреляный на озере дачку отгрохал. Хлопочет в ООН о правах потомственного владения и присвоения прозвища Неподкупный.
Живет Хромая Лапа, научился пыль в глаза пускать, опыт, слава Богу, заимел.
Золотой
Механизатор широкого профиля Гордей Лосев колет на своей улице дрова. Помахивает колунчиком, что Илюшенька булавой, с протяжкой. Поставит чурку на «попа», приноровится, по какому месту садануть, ну и сада нет. Другую поставит, дух пере ведет, на пустынное поле посмотрит, вдоль деревни глазами проедется – и опять вдарит. Раньше, бывало, час не знал как выкроить на разделку этих самых дров, а теперь вольному – волюшка. Седьмой день бригадир за порогом не бывал, а чего ему над душой стоять, коль топлива нет, запчастей нет, а деньги председатель – бедолага кует около Воркуты: маслом сливочным промышляет, копеечку до бывает. Не жизнь – пряник медовый. Был на днях государственный человек, где-то около Вологды отирается, мужики и насели на него скопом: это к чему же дело идет, коль колхозы под нож пустили? Помассировал тот человек трехэтажный подбородок, снисходительно-покровительственным тоном принялся вещать, как старый ворон, про союзников перестройки, большие заграничные кредиты, про фермерские рычаги.
– Так это, выходит, кто куда? – спрашивают мужики.
– Да Бога ради! Вот был я в Канаде…
Гордей Лосев со товарищи в Канаде не были, в заокеанскую сказку не врубились, потому человек отбыл из глупой провинции разочарованным.
На противоположном краю деревни поя вились две легковые машины. Одна – белая, другая – красная. Из них вышли женщины с большими рюкзаками, мигом рассыпались по деревне. «Эхе-хе, – сдвинул шапку на затылок Гордей, – цыганье пожаловало». На цыган Гордея прямо-таки тянуло. При виде их какой-то бесноватый демон заводил его, как заводят пружину патефона, и не отпускал, пока не разыграет всю программу. Антипатия появилась в детстве, когда старая цыганка увидела на руке матери смерть сына в колодце. Гордей с тех пор панически боится воды, и всякий раз, когда появляются цыгане, его подмывает опровергнуть предсказание. Он не был иезуитом, но это христовальное племя считал паразитами народа.
Весной он брел в ремонтную мастерскую. Осенние колеи вы буханы до пупа; ни дорогой, ни стороной по ноздреватому снегу. Навстречу идут три молодые цыганки и цыган. Ноши у них тяжелые, скрючило их как верблюдов.
– Кормильцы вы наши, поильцы вы наши, – изображая большущую радость, возопил Гордей – Не иначе сам Господь Бог указал вам путь в нашу пустыню!
А сам норовит поцеловать полновесную некрасивую цыган ку с глазами навыкате и носом загогулиной. Фуфайка на нем насквозь мазутой продезинфицирована, подноси спичку – факелом вспыхнет, брось в воду – век не утонет. Цыганка отворачивается, руками его отодвигает, бормочет что-то сердитое на своем языке, а ноша ей мешает, а глина ноги спеленала что цемент – осилил охальник, чмокнул раз, приложился другой; женой бы взял, да сердце другой занято. Держится за женщину, одаривает далеко не изысканный выбор свой нежной улыбкой. Зарделась толстуха, сомлела, маковым цветом рас цвела среди грязной дороги, перестала его отталкивать.