Это означало: «Какой бы зайкой я тебя ни называла, ты круглая дурочка, дорогая моя!»

Она действительно величала учениц зайками, ласточками и даже хомячками, что не отменяло неизменной строгости, прочно заложенной советской школой. Самым желанным и редким осталось обращение «киска» или «мурочка моя»: в квартире Наталии Сергеевны проживали пять донельзя раскормленных, холёных кошек – предмет самой горячей любви их владелицы. Впрочем, в гостиную, к ученикам, кошки не допускались – то был единственный запрет в их абсолютно вольной, практически райской жизни.

– Что мне с тобой делать, Анна? Отвечай!

Анна молчала: это был один из тех бесконечных и бесполезных разговоров, которые она сама никогда не затевала, но вынужденно терпела. Напоминавшая классную даму дореволюционной гимназии, Наталия Сергеевна Терехова считалась одним из лучших музыкальных репетиторов Москвы. В её по-советски добротно обставленную квартиру на Кутузовском приезжали самые амбициозные или же, напротив, самые безнадёжные абитуриенты Мерзляковки13, Гнесинки и Московской консерватории. Но фортепиано, сольфеджио и вокал отнюдь не ограничивали репертуар Тереховой: за несколько лет занятий с Анной – подготовки к поступлению в Гнесинское училище – она стала для неё единственным настоящим другом. Других друзей у Анны не было: она просто не умела их заводить, да и никогда не чувствовала в этом необходимости.

– Что, молчишь? – сурово вопрошала Наталия Сергеевна, не поднимаясь со своего мощного бархатного кресла, стоящего вплотную к роялю. – Думаешь, быть певицей – гораздо приятнее и проще, чем разбирать с кем-то партии и возиться с фальшивящими альтами? Как будто тут и работать не нужно: раз – и ты уже Вишневская, два – Образцова? Да, так ты полагаешь, упрямый мой конёк-горбунок?

Анна не обижалась на «конька». Конечно, её строгая наставница знала, каких трудов ей стоило поступить в Гнесинку, как она мучилась с диктантами по сольфеджио и фортепианной программой, сколько работала над вокализами и полифонией… И вот теперь она сомневалась, что её ученице, успешно поступившей в училище Гнесиных, стоит штурмовать высшее учебное заведение – Академию14. А главное, ей категорически не нравилось, что Анна хочет сменить абсолютно верную и основательную, в её представлении, специальность – «дирижёр хора» – на что-то другое.

– Я больше не могу, – наконец произнесла девушка, потупившись. – Просто не могу. Мне ничего не нравится. Я не хочу заставлять петь других… Я хочу петь сама! В прошлый раз мне даже стало плохо, когда я дирижировала!

– А одной на сцене, думаешь, легче? – Очки Наталии Сергеевны почти подпрыгнули от возмущения. – Это, птичка моя, один сплошной стресс, как будто зачёт каждый день! К такому ты готова?!

В этом Анна, положа руку на сердце, порой сомневалась. Ей никогда ещё не приходилось петь в одиночестве для большой аудитории – только выступать с хором. Впрочем, она не раз исполняла соло в школьном ансамбле. Но главное – главное! – она иногда по-настоящему сомневалась в своём голосе… Дома, сама себе, она могла петь часами, повторяя любимые арии на коверканном итальянском или французском, однако её голос ей не вполне нравился. Он казался каким-то слишком грубым, неповоротливым, излишне характерным, за что её обычно ругали в хоре, – а порой, наоборот, недостаточно выразительным. Наталия Сергеевна тоже не была от него в восторге:

– И что же ты будешь петь? Меццо? Нет, не контральто, однозначно. Но меццо – стоит ли оно того?.. А тебе ведь, конечно, подавай драм-сопрано?15

Анна действительно рассчитывала только на сопрано, хотя никто и никогда не давал ей петь «первым сопрано» – только «вторым». Дома она легко брала высокие ноты, а с Наталией Сергеевной свободно распевалась до «си» второй октавы.