– А хор? Наталия Сергеевна, я больше не могу… Это одна сплошная пытка. Меня совершенно замучил Валентин Богданович, наш педагог: ему не нравится, что я так много пропускаю. А мне в хоре петь нельзя, вы же знаете! – наконец взмолилась Анна.

И действительно, она уже живо прочувствовала разницу между хоровой и оперной техникой и теперь всячески избегала изнурительного хорового пения.

Наконец тягостный разговор завершился, и Наталия Сергеевна, ворча что-то себе под нос, отправилась заваривать чай: после урока они обычно устраивали «сладкий стол». Однако в этот раз перед девушкой оказались только дежурные сине-белые чашки с тонюсенькими серебряными ложечками: другие хозяйка дома не признавала. Налив Анне заварки и кипятка, строгая наставница решительно заявила:

– Раз собираешься в певицы – никаких булок и конфет, голубка моя! Знаешь, как говаривала Плисецкая?

– Но она же…

– Да, балерина. Но говорила совершенно верно. Её спрашивали, в чём секрет её стройности, а она отвечала: «Сижу не жрамши». Неужели ты хочешь быть как Монсеррат Кабалье? При всём уважении к её голосу…

Ещё одно больное место! Анна пунцово покраснела, так как её фигура была ещё одной причиной для сомнений. Не самый высокий рост, полноватые ноги и, в довершение всего, непропорционально большой бюст… А лицо, с этим большим носом, стоившим ей стольких обзывалок сверстников? Стоило ли даже думать о сцене с такими данными? Конечно, она поправилась лишь в последние пару лет, а подростком отличалась стройностью, но как только начала расти эта проклятая грудь – нос, как будто нарочно, прямо-таки потянулся за ней! Хорошо, хоть талия ещё как-то сохранилась.

– Ну, ну, – заметив её смущение, смягчилась Наталия Сергеевна. – Я же пошутила. Сладкое теперь нельзя мне. Я говорила, что мне поставили диабет? Вот так-то, дорогая моя. Так что теперь придётся самой бегать по поликлиникам… И кто будет заниматься этими несчастными животными? Ума не приложу… У Геллы опять нет аппетита, уже три дня ничего не ест… Нужно везти к ветеринару, делать анализы…

Тема кошек всплывала в разговоре довольно редко, но, стоило ей начаться, остановить Наталию Сергеевну было невозможно.

Однако на этот раз продолжения не последовало. С явным раздражением поглощая ничем не подслащённый чай, педагог посмотрела на свою ученицу с укоризной и подлила ей ещё кипятка, хотя её не просили об этом. За столом прочно воцарилась тишина. Слава богу…

Порой Анне казалось, что именно в такие молчаливые, суровые моменты она чувствовала себя дома – здесь, в этой насквозь пропитанной музыкой квартире, где жила очень умная, талантливая и бесконечно одинокая женщина.

***

Она ждала этого момента целую неделю. Какое счастье, что родители отбыли на дачу! Анна терпеть не могла эти «выезды на природу», заключавшиеся в бесконечной прополке грядок, таскании леек с водой и собирании смородины. Когда мать, сжалившись, наконец освободила дочь от еженедельной дачной пытки, Анна готова была броситься в пляс, перемыть всю посуду и даже устроить генеральную уборку.

Но в этот вечер она не собиралась делать ничего подобного. Двадцать два тридцать, «Первый канал». Нужно успеть помыть голову, поужинать и заварить кофе: если захочет, она не будет спать всю ночь. А почему бы нет?

Укладка волос в этот вечер определённо удалась. Несмотря на глубокое недовольство своей внешностью, стоившей ей немало горьких слёз, Анна знала, что уж чем-чем, а волосами природа её не обделила: густые и гладкие, они блестящими прядями струились по плечам и спине, а насыщенный тёмный цвет, словно чернозём родной для их семьи Малороссии, оттенял её необычные глаза, казавшиеся светло-карими вечером и сине-зелёными днём. Смотря на себя в старенькое поблёкшее зеркало прихожей – другого дома не было, – Анна мысленно напевала «Хабанеру» Кармен. Нет, она не хочет быть меццо – только сопрано, – но эта ария ей определённо по душе! Когда-нибудь и он, как Дон Хосе, будет у её ног, пусть пока судьба даже не удосужилась их познакомить.