Там уже стоял миниатюрный белый внедорожник с открытым верхом и яркими сине-зелёными рисунками на бортах. На месте водителя сидела Рита. Увидев спешащего к ней парня, она нетерпеливо просигналила. Артём прыгнул в машину, не открывая дверцы, и внедорожник рванул с места в уже открытые ворота.

Через мгновение во дворе установилась тишина. Я обернулся в сторону дома. В пяти шагах от меня на цветной мозаике тротуара изящной статуэткой стояла Лидия Васильевна. Она не плакала. Но мне отчётливо была видна мраморная бледность её лица.

Я колебался. Мне было жаль эту женщину. Что-то не позволяло мне сразу откланяться. Может, смешная угроза этого паршивца? Или его несправедливый и даже оскорбительный намёк на курортно-романный характер моего интереса к хозяйке дома?

Статуя хозяйки шевельнулась:

– Олег Ильич! Простите меня. Я поставила Вас в нелепое положение.

Она стояла на том же месте. Я шагнул к ней. Её глаза смотрели сквозь меня: так пуля проходит на вылет.

– Только, ради Бога, не бросайте меня. Хотя бы ещё недолго. Есть в Вас что-то надёжное. Побудьте здесь, пожалуйста. Я, ведь, не нарушаю Ваших планов?

– Моих планов?!

Я вдруг осознал, что мучавшая меня последнее время хандра куда-то делась.

– У меня не было никаких планов. Я в Вашем санатории живу как овощ. А планы уже все выполнены. Ещё неделю назад. Так что, располагайте мной столько, сколько Вам надо. Я буду рад принести Вам хоть какую-то пользу.

Она пригласила меня в ту самую кремовую гостиную. Мы снова прошли через итальянское окно, и сели: я – в кресло, она – напротив меня на диван. Здесь совершенно не чувствовалась жара. Между нами на толстом коричневатом стекле низкого столика стояла начатая бутылка дорогого французского коньяка «Hennessy V.S.» и три вызывающе пузатых тонкостенных бокала на низких ножках. Из невидимых колонок дорогой акустической системы звучала еле слышная грустная музыка.

Она поджала под себя ноги и сцепила руки на уровне груди, нервно щёлкнув длинными пальцами. Лидия походила сейчас на испуганную девочку из какого-то моего далёкого юношеского мечтания. И только лицо, едва заметно, выдавало её возраст. Приглядевшись, я обнаружил в уголках её глаз и на высоком лбу не слишком приметные морщинки. Они её нисколько не портили.

Но после ухода дочери что-то в ней изменилось, словно надломилось. Передо мной сидела другая женщина: подавленная и растерявшаяся.

Поразмыслив немного, я плеснул в бокал коньяку и сказал:

– Выпейте. Это поможет успокоиться.

– Я никогда не пью коньяк. Он слишком крепкий.

– Откуда же Вы это знаете, если не пьёте. Выпейте. Уверяю, он обязательно поможет.

Она, помедлив, осторожно пригубила из бокала, сморщилась, а потом разом допила янтарный напиток. Немного посидела, закрыв глаза. А, когда открыла вновь, выглядела чуть бодрее. Бледность постепенно уступала место нормальному цвету лица. Она удивлённо посмотрела на бокал, остававшийся в её руке.

– Вы правы, помогает.

– Естественно. Заметьте, честь этого открытия не мне принадлежит. Об этом давно известно, мне кажется, большей части человечества. Выпейте ещё глоток.

Она поставила бокал на стол, и я плеснул ей ещё грамм пятьдесят этого царственного напитка:

– Теперь не спешите. Отпейте маленький глоточек, и подержите его во рту. Пусть он впитается там весь без остатка. И только потом отпивайте ещё… Ну, как?

– Божественно! Какая же я дура, что до сих пор этого не пробовала.

– И почему же Вы этого не пробовали?

– Муж не одобряет. Говорит, что к этому быстро привыкаешь. Можно незаметно стать алкоголиком. Я всю жизнь пила только вино. Правда, редко и понемногу. Не больше ста – ста пятидесяти граммов.