Тем не менее она волнуется (возможно, волнуется), поэтому мне приходится переступить через себя.

– Здравствуй, мама. – Я натягиваю улыбку. – Прости, что не позвонила сразу.

– Милая, я уже дозвонилась до Спенсера, – любезничает она, что крайне несвойственно ее чопорному характеру. – Он заверил, что с тобой все в порядке.

Мой желудок сжимается до размеров спичечного коробка по ряду причин. Первая из них: Спенсер не сказал, что мы разошлись как в море корабли. Мой, к слову, налетел на риф. Вторая: он скинул атомную бомбу на меня, в то время как знает, что мама превозносит мужчин до уровня божественных созданий.

– Мы волновались за вас.

За вас.

Я устало тру глаза и на одном дыхании сообщаю:

– Мы расстались, мам.

На линии повисает звенящая тишина. Я не спешу что-либо добавлять, отчасти потому, что язык прилип к небу. Сердце громыхает в ушах, и часть того, что она говорит, не достигает слуха. Стыдно признать, что я не смогла удержать мужчину. Моя мама довольно строгий духовно-нравственный человек. Она придерживается мнения, что первый секс должен состояться с будущим мужем. Если нет, это приравнивается к греху, и тогда тебе сулит участь ведьмы, которую сжигают на костре. Развод и вовсе незнакомое для нее понятие из китайского словаря. Некоторое время она таскала меня в церковь, пока в один прекрасный день я не опозорила ее, по случайности зацепившись за деревянную скамью и порвав юбку до трусиков. Тогда я получила целую проповедь, как девушке положено вести себя в общественных местах. Я не порвала ее целенаправленно, и мне было всего двенадцать, но моей матери плевать.

– Мне очень жаль, София.

Я очень разочарована тобой, София.

Вот как это звучит на самом деле.

– Мне тоже, – сдавленно отзываюсь я, сделав вид, будто не раскусила скрытый посыл. – Но со мной все в порядке. Я устроилась на новую работу и… Мне потребуется некоторое время, чтобы разобраться.

– А как дела у Спенсера?

Боже, эта женщина интересуется делами моего бывшего жениха, а не расспрашивает меня о новой работе или о моем самочувствии в целом. Мужчина, в ее понимании, глава гребаного мира, его слово – закон. Женщина ему прислуживает, разумеется, помалкивая.

– Может быть, ты позвонишь ему и спросишь? – Вырывается раньше, чем могу подумать. – Прости, мама.

– Я не так воспитывала тебя, София! Позвони ему и извинись.

Позвонить и извиниться?

Господи, все стало намного хуже. Она заочно обвиняет меня в разрыве. Мужчины, разумеется, не имеют свойства ошибаться.

– Мне пора, мама.

Завершаю звонок до того, как она возразит, и только потом ощущаю, что мои щеки влажные от слез.

Яростно смахнув их, я очередной раз понимаю, почему не приезжаю на Рождество домой. Дебби Вуд будет указывать, где мое место, и кривить губы, потому что моя юбка выше колена. Спенсер как-то попытался убедить ее, что мужчины не анализируют длину юбки и уж точно не считают девушку доступной, если она не посещает воскресную службу, но тщетно. Он сдался. Я советовала ему сделать это еще до знакомства с ней. Мой отец тоже не подарок, но он способен проявить мягкость и терпение. Он не нарекал меня падшей женщиной из-за гребаной одежды.

В такие моменты я хочу стать подростком-бунтарем, который включает в своей комнате Эминема на полную громкость, чтобы насолить «правильным» родителям. Конкретную песню. Конкретный фрагмент. Конкретную фразу.

Пошла ты, Дебби!4

Что мешает сейчас?

Ничего, черт возьми!

Я включаю песню, покачиваю головой в такт мелодии и улыбаюсь сквозь слезы, пытаясь угнаться за исполнителем. Задиристый Эминем, играющий на нервах могущественных чернокожих парней и Голливуда, восхищает меня. Пожалуй, послушаю несколько композиций.