Монологи грандмастера Харрата всегда проходили в таком ключе. Мне казалось, что он разрывался между надеждой и разочарованием – причем разочарование, как правило, побеждало. Но за всем этим я ощущал притаившуюся печаль. Я чувствовал, что однажды случилось нечто непоправимое. Какая-то рана все еще ныла, какой-то червь продолжал его терзать. И это было как-то связано со мной, Брейсбриджем, эфиром и моей матерью.

Всю ту зиму и сырую раннюю весну восемьдесят пятого года Третьего индустриального века мои блуждания по Брейсбриджу неизменно затягивались. Я как будто хотел изучить это место как следует, составить карту, прежде чем покину его. Я перелезал через покрытые заклинаниями, грязные перила моста, перекинутого через железнодорожные пути, уходившие от фабрик и сворачивающие на юг. Внизу бушевал сернистый жар локомотивов, и я размышлял, пока мимо с ритмичным лязгом проезжали вагоны-платформы – особенно предназначенные для эфира, с соломенной подстилкой, которая выглядела достаточно мягкой, чтобы смягчить падение, – когда лучше всего было бы совершить прыжок и в какие места этот прыжок мог бы меня привести.

К тому времени я часто пропускал занятия в школе; учителя смирились, поскольку все знали об ухудшающемся состоянии моей матери, и им, вероятно, было радостно, что в классе стало на одну угрюмую физиономию меньше. «Мамаша – тролль…» «Мать отправят в этот, как его, Нор-ти-тон…» Хватать яблоки и банки с политурой с прилавков на рынке в шестисменник и просто так швырять их за какую-нибудь стену, терпеть клубы горячего пара на содрогающемся мосту, курить украденные сигареты, смотреть в глаза злопсам, когда они бросались на заборы, беззаботно продираться сквозь кукушечью крапиву и обливаться потом от мучительных ночных кошмаров – моя жизнь состояла из преодоления множества маленьких, невидимых барьеров. На каждом перекрестке я взглядом искал тролльщика; не мастера Татлоу, а кого-то ужасного, высокого, в широком темном плаще, с окутанным непроглядной тьмой лицом. Я начал носить нож, но он был тупой, дешевый, неэфирированный, и вскоре сломался прямо в кармане. Я был подобен одной из нитей накала грандмастера Харрата; заряженный, готовый вспыхнуть.

Грандмастер Харрат в своей длинной мастерской поднял шторы на потолочных окнах.

– Примеси, Роберт! – заявил он. – Неаккуратность! Вот с чем следует бороться… Представь себе молнию, Роберт! Я часто смотрел поверх крыш Норт-Сентрала из своей детской во время грозы и желал, чтобы молния ударила в Халлам-тауэр. И я восторгался, Роберт… да, восторгался. Я ничего не выдумываю, не сомневайся. Уже тогда я видел начало иного, Нового века. Возможно, однажды я сумею объяснить…

Я наблюдал, как он склонился над одной из больших оплетенных бутылей с кислотой, и капелька пота скатилась с его подбородка. Сегодня не было никаких результатов, как бы он ни возился с проволочками, какие бы усилия ни прилагал, сколько бы кислоты ни пролил. Впрочем, мне было все равно. Сменница за сменницей эти визиты приобретали убаюкивающую предсказуемость, и его неудачи были такой же неотъемлемой ее частью, как вкус марципана. К этому моменту я уже научился в критические моменты держаться подальше от искр, горящей резины и огромных банок с химикатами. Электричество казалось опасным и изменчивым, и если эксперименты грандмастера Харрата меня в чем-то и убедили, так это в том, что успеха ему не видать. Ну кто же захочет рисковать подобной заряженной субстанцией в своем доме, когда можно положиться на безопасность светильного газа, фонарей или свечей? В целом, однако, я с нетерпением ждал этих послеполуденных полусменников как единственной возможности сбежать от мира в обитель спокойствия.