– Где, черт тебя дери, ты шлялся столько времени?

– Просто гулял. Нигде.

– Придержи язык! Не смей…

Но он был слишком усталым и пьяным, чтобы выбраться из теплого кресла. Я скинул ботинки и отправился наверх. Подле маминой комнаты ночная тьма казалась гуще. Я услышал ее дыхание – а-а-а, а-а-а, ритмичный звук, выражающий безграничное изумление, – и почувствовал, что она прислушивается, пусть и не зовет меня по имени. Внутри все сжалось, и вместо того, чтобы как обычно прошмыгнуть мимо и лечь в постель, я против собственной воли толкнул скрипучую дверь.

– Где ты был? Я слышала крики…

– Просто гулял.

– От тебя пахнет шоколадом.

Золотистая обертка все еще хрустела в моем кармане.

– Кое-что нашел.

Я стоял, и мой взгляд блуждал вокруг кровати. Хотя ночь была тихая, огонь в очаге едва теплился, как будто ему мешал ветер, наполняя комнату маревом с запахом сажи. Все казалось чересчур просторным, чересчур темным, пахло ночным горшком, угольным дымом, розовой водой. Но мама привела себя в порядок, как могла: сидела, укрытая чистыми простынями, с подушками за спиной.

– Прости, что так вышло с обедом, Роберт. Я вела себя…

– Не надо…

– Я просто хотела, чтобы этот день был особенным. Я знаю, что в последнее время нам пришлось нелегко. Мы утратили надежду.

– Да ладно. Все нормально.

– А еще от тебя пахнет теплыми комнатами, Роберт. – Ее ноздри затрепетали. – И вкусной едой, фруктами, камином, хорошей компанией… Почти как летом. Иди сюда.

Я медленно обошел кровать, борясь с подступающей паникой.

– Ты заглядываешь ко мне не так часто, как раньше…

Ее бледные руки взметнулись по-змеиному, и я почувствовал, как когтистые пальцы ласкают мой затылок. Их нажим был непреодолимым. Я наклонился, и меня как будто окутали слои грязного дыма.

– Ты стал чужим, Роберт. – Она притянула меня ближе, и ее голос сделался тише любого шепота. «Не позволяй всему закончиться вот так…» От нее пахло одеялами, пропитанными застарелым потом, и немытыми волосами, а еще она была очень горячей.

Разжав объятия и жестом предложив мне сесть на матрас, мама начала расспрашивать о том, что теперь называла «жизнью внизу»: справляется ли отец, ведет ли Бет хозяйство так хорошо, как утверждает. Я уставился на крупную пульсирующую вену – она выступала на мамином виске, не сближаясь с изменившимися глазами; мы пытались друг друга успокоить, и разговор складывался простым и предсказуемым образом. Я мог бы произнести все реплики мамы вместо нее. Она не нуждалась в моих ответах.

Я подергал за ниточку, торчавшую из шва на простыне. Когда-то это была хорошая ткань – наверное, свадебный подарок, – но после стольких стирок в оцинкованном тазу протерлась почти насквозь. Беспомощно взглянув на мамины пальцы, я заметил, что они испачканы в чем-то черном. Перевел взгляд на ведерко, которое Бет наполнила дешевым мелким углем – мы пользовались им, как и многие обитатели Кони-Маунда. Несколько кусочков побольше обнаружились возле камина, а на тряпичном коврике рядом с кроватью лежали россыпью крошки. Я услышал, как что-то скребется в углу, и бросил туда взгляд, рассчитывая увидеть крысу или мышь. Но тварь, исчезнувшая в щели под деревянной стенной панелью, была многоногой и с гладкой, блестящей спинкой. Драконья вошь, откормленная безумием эфира до размеров, посрамляющих любое заурядное насекомое.

– В тот день, когда… – услышал я собственный голос со стороны.

– Какой день? – мама подняла руку, чтобы тыльной стороной ладони стереть с лица воображаемое пятно. – Ты про праздник Середины лета? Помнишь, было очень жарко, и мы отправились на займища, чтобы перед открытием ярмарки посмотреть на бедного старого дракона. Ты был таким…