Я кивнул, не переставая жевать; мой рот наполнился бисквитом и слюной, а сам я – безграничным изумлением ввиду того, что он слышал про нас, Борроузов. Потом я рискнул спросить, знаком ли грандмастер Харрат с мастерами Клотсоном и Модингли. Этот вопрос заставил его рассмеяться, как и почти все мои ремарки. Оказалось, оба давно в могиле. Фабрикой теперь владели так называемые акционеры, коими могли быть люди или, чаще всего, гильдии – а то и банки, где гильдии хранили свои деньги. Выпятив нижнюю губу, словно маленький мальчик, и насыпая себе в чай побольше сахара, грандмастер Харрат с сожалением признал, что он, как старший член Металловедческого отделения Великой гильдии естествоиспытателей, входит в нечто под названием «Общее собрание», которое, по-видимому, принимало судьбоносные для «Модингли и Клотсон» решения, хотя, откровенно говоря, эту часть своей работы он ненавидел. Приглядевшись к лицу грандмастера Харрата меж серебристых куполов солонки и перечницы, я осознал, что уже видел этого человека раньше: он обратил внимание на мою мать, выходя из дверей гильдейского дома в то утро, когда мы спешили на вокзал.

Меня отвели на Машинный ярус, где располагались двигатели, приводящие в движение эфирные поршни и большую часть прочих важных механизмов; они производили пережатый пар и движущую силу. Мы поглядели на гигантские железные котлы, гудящие и клокочущие, их эфирированные сочленения светились в жаркой полутьме от энергии, которую машины содержали и направляли. Я приостановился возле самого большого и древнего двигателя – меня ему как будто представили, – чей огромный, сочащийся влагой металлический корпус был покрыт ржавчиной и наростами машинного льда, похожими на ракушки. Мы смотрели на эту громадину с технического мостика и видели, как металловед – белый и тощий, совсем не похожий на своего черного и здоровенного подопечного – трудился в одних штанах со свисающими подтяжками, прикосновениями и командами принуждая машину выдерживать невероятные нагрузки.

– Этот двигатель здесь дольше, чем кто-либо из нас! – прокричал мне в ухо грандмастер Харрат. – Раньше у него был близнец, но это уже совсем другая история…

В центре Машинного яруса располагалась ось, приводившая в движение эфирные двигатели внизу. Она была даже толще и чернее, чем я себе воображал, а еще до того отполирована и смазана, что как будто почти не двигалась. Грандмастер Харрат завел меня в кабину лифта и потянул за рычаг, от чего пол яруса с грохотом поехал вверх. На какое-то время стало почти тихо, пока мы падали, а мимо скользили балки и телеграфные провода. Затем один конкретный звук затмил все и вся.

ШШШ… БУМ! ШШШ… БУМ!

Мои легкие работали, как кузнечные мехи, когда мы вышли из лифта в туннель. Грандмастер Харрат безмолвно указал путь, и мы прошли, пригибаясь, по лабиринту из влажного кирпича, освещенному редкими зарешеченными фонарями. Я несколько раз мельком увидел грубые механизмы, которые скрежетали и искрили. Неужели эфир и впрямь добывают в этой омерзительной норе? Прям здесь, где воздух негоден для дыхания, израненный камень содрогается, сама земля стонет и корчится. Мне требовались огромные усилия, чтобы сделать очередной шаг или моргнуть. Мы достигли чего-то вроде пещеры. На Центральном ярусе звуков не было, только бесконечные ритмичные конвульсии. Тройные массивные горизонтальные колонны эфирных двигателей колотились передо мною, перемещаясь по ложам из стали и бетона, и грандмастер Харрат повел меня мимо их мелькающих поршней к соединению с землей Брейсбриджа, так называемым оковам – прикрепленному к поверхности скалы огромному железному затвору размером с дом. От него простиралось темное переплетение машинного шелка, и двигатели подсоединялись с помощью замысловатой металлической хризалиды длиной в ярд, известной как «тенёта». Я окончательно сдался под натиском впечатлений. Там был свет и была тьма; я, наверное, оказался на грани обморока. Грандмастер Харрат, видимо, заметил мою внезапную бледность и повел обратно по туннелям, которые казались почти тихими, и мы остановились у дверей лифта, чьи шкивы с цепями начали вращаться. Поглядывая на влажные стены, я по-прежнему чувствовал тошноту и головокружение. Я заметил, что через определенные промежутки из стен торчат льдинки, словно кончики чьих-то протянутых в мольбе пальцев. Затем прибыл лифт.