Вернувшись на поверхность, мы прошли через какие-то дворы и двери, в конце концов оказавшись в большом помещении с высоким потолком, где весь шум фабрики внезапно стих. Я стоял, покачиваясь, ошеломленный прохладным полумраком. Молодые женщины сидели рядами, трудясь в зеленоватом эфирном мареве. Девочки из покрасочного цеха – и да, это были в основном девочки, коротавшие время между школой и деторождением, пока их руки и глаза еще годились для этой работы, требующей невероятной аккуратности, – слегка подталкивали друг друга локтями. Хихикали.

– Твоя мать, знаешь ли, когда-то здесь работала.

Я без труда вообразил, как мой отец вальяжной походкой направляется в этот цех под каким-нибудь пустяковым предлогом; бросив взгляд на свое отражение в бочке с водой, зачесывает волосы назад, а потом вторгается – и видит мою мать, чье лицо озаряет дивопламя шестерни или клапана, над которым она в тот момент трудилась.

Затем грандмастер Харрат отвел меня в собственный кабинет, окна которого выходили на забытый мир деревьев, газовых фонарей и возовиков. В камине теплился огонь. Пахло дровами из ивы и кожей.

– Итак, Роберт, – сказал он, закуривая сигару и выпуская клуб дыма, – ты все еще считаешь, что «Модингли и Клотсон» – крупная фабрика?

Я разглядывал книги, вазы и картины. Русалка сидела на камне, расчесывая волосы.

– И что ты думаешь об эфирных двигателях?

– Они… – Что я мог сказать? И тут меня осенило. – На стенах проступает машинный лед – не означает ли это, что запасы эфира почти исчерпаны?

Последовала пауза.

– Я думаю, Роберт, следует подождать, пока ты не станешь членом гильдии, прежде чем рассуждать на такие темы. Впрочем… – Положив сигару в хрустальную пепельницу, он открыл лежавшую на столе деревянную шкатулку – восхитительную, как мне показалось, в своей простоте. Вынул из нее стальное веретено и протянул мне, держа так, что острия впились в кончики его широких мягких пальцев. Веретено утолщалось в центре, и там поблескивало что-то бесцветное. – Машинный шелк, Роберт. Именно ему твой отец посвятил свою жизнь на Восточном ярусе «Модингли и Клотсон» – или, по крайней мере, созданию станков, делающих станки, которые в итоге производят машинный шелк. Моя жизнь отдана той же цели, ибо Гильдия естествоиспытателей обеспечивает чистую и эффективную добычу эфира.

Грандмастер Харрат ухватил нечто невидимое и взмахнул рукой. Тончайший отблеск каминного пламени повис в пустоте.

– Вперед. Коснись, но осторожно. Как будто… гладишь воображаемую кошку.

Субстанция неосязаемым ветром прошелестела сквозь мои пальцы.

– Не правда ли, странно, что эфир лучше распространяется через нечто столь чистое и хрупкое; через оковы к тенётам, а потом – через двигатели и все эти ярды камня, до самой поверхности земли? И, конечно, в самом шелке есть эфир – эфир, Роберт, для переноса эфира! – ты видишь, как он мерцает? Грандмастер Пейнсвика в действительности трудился всю жизнь именно над этим. А прочее… – Он взмахнул рукой, охватывая все, что находилось за стенами кабинета, обшитыми панелями. – Все это лишь движущая сила, давление. Да, переплетение машинного шелка в тенётах – это ключ…

Я кивнул.

– Конечно, эта конкретная катушка бесполезна, испорчена. – Грандмастер Харрат осторожно высвободил машинный шелк из моих пальцев и опять его смотал. – Всего-навсего демонстрационный образец… – Он положил веретено обратно в ящичек и снова взял сигару, с сожалением изучая остывший черный кончик. – И твой отец, ну да. Твой отец… – В этот момент раздался знакомый вой фабричного гудка, означающий, что смена закончилась. Это был полусменник, и работа на наружных ярусах завершалась в полдень. – И еще твоя мать. Ей лучше?