Она двигалась по комнате почти бесшумно, словно старалась не нарушить тонкую гармонию утреннего момента. А он смотрел на неё.

Не отводя глаз. Не прячась.

Его мысли по-прежнему были лёгкими, но внутри… внутри что-то сдвинулось. Словно в груди распахнулась дверь, в которую ворвался неожиданный, свежий воздух. Такой, от которого щемит в висках, от которого хочется жить иначе.

Он не ожидал её.

Не такой.

Маленькая. Хрупкая. Ростом, может, сто шестьдесят. И в этом была не детская слабость, а особая женская уязвимость, от которой невозможно отвести взгляд. В ней было что-то почти старомодное – из другого времени. Её походка, взгляд, то, как она держит чашку, как чуть склоняет голову.

Волнистые волосы, собранные заколкой, чуть дрожали при каждом её движении. А

губы… Эти губы.

Чуть пухлые, мягкие, чуть приоткрытые в растерянности – как сейчас, когда она вспоминала, где лежит чай.

И нос. Чуть вздёрнутый, детский, наивный. Как будто сам воздух мог его сдвинуть. В ней не было глянца. Ни позы. Ни фальши. Она не притворялась скромной – она была такой. И это тронуло его глубже, чем он хотел себе признаться.

Её запах остался с ним с того момента в коридоре – что-то цветочное, нежное. Не душный парфюм, не реклама, а настоящий запах женщины, которую хочется держать ближе, чем дыхание.

Но сильнее всего его поразило не это.

Она не узнала его.

Он – почти легенда, лицо постеров, персонаж любимого сериала, предмет обожания миллионов. А она смотрела прямо сквозь всё это. И спросила:

– Вы кого-то ждёте?

И это… было прекрасно. Не обидно – наоборот.

Это было как пощёчина всем, кто видел в нём только образ.

Каждая вторая женщина мечтала о нём. Кричала, визжала, хотела прикоснуться – не к нему, а к идеальному герою с экрана. Даже его бывшая – актриса с таким же блестящим послужным списком – любила в нём страсть, внимание, сцену. Их связывала вспышка, зависимость, телесная привязанность. Но не душа.

Амалия же…

Не просто не знала, кто он. Она даже не пыталась угадать.

Она не знала, как он выглядит. И это было не смешно – это было волнующе.

Она – девушка с распахнутыми глазами, с блокнотом в рюкзаке, с утренней неловкостью и настоящим сердцем. Не хотела славы. Не хотела фото. Хотела только, чтобы ему было не холодно. И чтобы был салат, если он голоден.

Он смотрел на неё и понимал: Вот это – редкость.

Вот это – что-то настоящее…

Они сели за маленький стол, и импровизированный завтрак неожиданно обрел уют – словно не в гримёрке, а завтрак, на пикнике ранним утром. Круассаны, салат, пара булочек, чай и кофе в бумажных стаканчиках – всё просто, но по-настоящему. Без лишнего.

У них было всего полчаса до эфира.

Но казалось, что прошла вечность.

Они говорили – легко, свободно.

Сначала – о Москве.

– Я так хотел увидеть город, – сказал Люк, откидываясь на спинку кресла. – Но прилетел ночью, а утром уже сюда. Успел только заметить, как женщина на остановке в полседьмого утра с невозмутимым лицом ела пирожок.

Это и есть настоящая Россия, – усмехнулась Амалия. – Мы так выражаем устойчивость духа.

В Америке за такое тебя бы уже записали в странные. У нас всё должно быть правильно.

А у вас – просто по-настоящему.

Затем разговор перешёл к еде. Национальной. Настоящей.

Он рассказывал про жареный бекон, огромные бургеры, маисовую кашу, о том, как в детстве ел арахисовое масло ложкой и чувствовал себя королём.

Она – про домашние пироги, простую гречку с маслом, про то, как мама запекала картошку в духовке до хрустящей корочки, и это был вкус счастья.

Это звучит… тепло, – сказал он. – По-домашнему. Не как в меню.

Потому что это не еда, – ответила Амалия. – Это память.