– Давай, сказывай! Что ты там упустила и с какой стати сего молодца женихом моим называла? Сказывай, ну!
Тут Гордей вмешивается:
– Славушка, не ругай ее, пожалуйста! Она меня давеча вон, как перед Кропоткой защищала (тут девушка невольно улыбается)! А я тебе за то расскажу про разные чудеса заморские, кои в чужих землях видывал, или от старших дружинников слыхивал.
– Ладно, благодари, Ружка, защитника! Обещаю: ругать не стану! Только давай, сестрица, молви все без утайки!
– Семеро в семействе, да в нем осьмеро больших! Одна я малая – бурчит себе под нос проказница. Впрочем, она тут же и вздыхает облегченно.
Они подходят к дому Славушки и Ружицы. Гордею дают сухие гоши, свиту и лапти. Сестры садятся на завалинку и Ружа, пока витязь переодевается в доме, принимается рассказывать. Она делает это долго и обстоятельно.
Гордей выходит из дома, глядит с улыбкой на девиц. Он садится рядом с Ружей и слушает ее рассказ.
– Помнишь, Славушка, что старичок-прохожий нагадал-напророчил, будто выйти тебе замуж за пришлого воеводу, или гридня княжеского. Вот я и смекнула себе, не содеять ли мне дело доброе нам троим: тебе – жениха привести, молодцу отплатить за добро – с невестой познакомить, ну, и себе, конечно…, чтобы ты меня ругала поменьше.
– Ну, про жениха сие глупости все! Сказки калики-дедушки! А вот за что мне ругать тебя поменьше? А? Сказывай, неслушница!
– Так я и сказываю… вы с Дареной на речку пошли, а я одна дома осталась, с куклой Веркой во дворе игралась… – Гордей и Славушка глядят друг на друга. Голос рассказчицы делается тише, будто удаляется, потом смолкает вовсе. Становится темно. А Гордей и Славушка все глядят друг на друга.
Тихо. Легкий ветерок от реки доносит сонное бормотание речных струй, цветочные и травяные запахи заливных лугов. Над дальним лесом встает красновато-желтая полная луна.
Второй путь
Открой ко Господу путь твой и уповай на него и
Той сотворит; и изведет яко свет, правду твою
и судьбу твою, яко полудня. Псалом 36
Гордей и Славушка целуются в ночном саду. Откуда-то снизу доносится сонное журчание реки. С луга долетают запахи молодых трав, некоторые из которых уже расцвели: одуванчика, подорожника, колокольчиков, лютиков, чабреца, цикория, дикого укропа, ромашки, клевера и многих других.
Звездное небо раскинулось над ними от края и до края во все стороны, таинственное, неизведанное. Где-то звучит страстный призыв: поразительного совершенства, строя и силы песня. Припозднившийся, одинокий соловей (середина июня) зовет подругу, поет неторопливо и размеренно, полными глубины звуками, чистыми коленцами, которых можно насчитать с дюжину. Вот рассыпается дробью, вот, заливается нежными, как голос дудочки переливами, а, вот, раскатисто щелкает, а после курлыкает журавликом и, наконец, «тьохкает»!
– Какое чудо! Какое чудо сие соловьиное пение! Как жаль, что нынешняя волшебная ночь коротка зело! – говорит Славушка.
– Ништо, моя пичужка, у нас теперь с тобой впереди много дивных ночей будет. Девушка легонько, заботливо касается тонкими пальцами перевязанной головы воина. На ее руке тот самый браслет, виновник их знакомства:
– Болит?
– Нет. Зажило, как на собаке.
Она утыкает ему в грудь лицо, тихо смеется:
– А ведь сия маленькая негодница Ружка в чем-то права оказалась! – Они снова целуются.
Сладкая истома течет тонкими золотыми струйками в две души, как в два бокала, отчего волшебные искорки разлетаются вокруг и делают мир: радостным, счастливым, прекрасным и таинственным. Нет в этом мире большей ценности, чем Господь, любящий нас безграничной жертвенной любовью. Ну, а после Него на втором месте, неизмеримо меньшая чем Он, но большая чем все иное земное вместе взятое – ценность очей, в которые теперь смотришь, в которых отражаешься и о которых вчера еще и знать не знал.