– Так, так, – говорит Зыбко, сощурившись подозрительно, – а и где же такая ивица-многоречивица произрастает, зело сие люболытственно?

– А там, где вы с Родей на зорьке вечерней окуней ловили. Только она не у самой реки растет, а шагах в тридцати от берега. Она не старая, но и не так, чтобы молодая. Веточки свои до земли свесила, так что навроде шалаша вышло. Я-то в сей шалаш и вошла ноне. Забавно: мне все видно оттуда, а меня никто не зрит. Вот и вы тоже. Прошли недалече, дружка перед дружкой уловом хвастались – похвальбушки!

– Ну, ну, так что же она тебе молвила? – спрашивает Родим, в предвкушении рассказа о чуде.

– Что молвила? А вот что ивушкины листики шептали: «Не всяк меня слышать может, но лишь тот, кто сердцем к красоте тянется. Ты ноне спать не моги, ноне спать не моги…

Зыбко:

– Лжа сие! Сказки баешь!

Родим:

– Погодь, Зыбко, а пошто спать не моги?

Ружица:

– Вестимо, пошто, Родя! Нечисть утащит к себе. Ноне она сильна, зело!

Зыбко:

– А я под березой лягу. Под березой не утащит (хвастливо)!

Ружка:

– Пустоплет! На тебя мавки-топлянки сон беспробудный нашлют, ты и не почуешь, как они тебя из-под березы кривой палкой длиннющей вытащат и на дно уволокут речное! Потому-то спать лишь в избе не опасно. К примеру, малым деткам. Там березовые ветви, что над входом в избу нынче повесили, нечисть не пропустят.

Родим:

– А что еще тебе ивушка сказывала?

Ружка:

– Как гадать на суженного (таинственно).

Родим:

– Как (тоже таинственно)?

Зыбко:

– Ну и как (недоверчиво)?

Ружка говорит загадочным шепотом, будто это не она, а дерево разговаривает:

– Возьми две ромашки без стеблей, две ромашки, две ромашки. Кинь их в ведерко с водою, с водою, с водою. Коли цветки дружка к дружке прильнут, прильнут, прильнут – можно сватов засылать, сватов принимать. А коли разойдутся – так и вам вместе не быть, вместе не быть, вместе не быть!

Зыбко:

– Сказки баешь (уверенно)!

Ружка:

– Ну, тебя! Чурбан неразумный! – она досадливо отгоняет рукой, пищащего возле ее уха комара. Тот поднимается высоко, зависает в воздухе. Сверху видно, как неподалеку селяне постарше расположились на травке, как в зрительном зале. Они выпивают, закусывают и с интересом наблюдают за прыжками молодежи. Пары продолжают сигать через огонь. Комар устремляется снова вниз, где с лету садится Зыбко на лоб. Тот шлепает себя по челу ладонью, впечатывая мошку в кожу над бровями.

Зыбко:

– А тебе какая печаль (зло)? Визгопряха*, попречница**!

Ружица:

– Печаль тебе! Насупа***!

Родим:

– Погодите вы! Веточка, расскажи еще! – его серые глазенки, потемневшие ночью, делаются большими, словно плошки)!

Ружица:

– Постой, погоди, Родя. А и уразумела я пошто Зыбко на меня наскакивает облыжно.

Зыбко:

Ну, ну, сказывай уже!

Ружица:

– А, и скажу. Мыслю, что из ревности!

Зыбко:

– Чего?!

Ружица:

– Того! Влюбился в меня, а как я Санко залеточку вниманием почтила – так тут и заревновал и до сих пор бесишься! Родим меня Веточкой покликал ты и закипел, ровно котелок в печке!

Родим:

– А чего я? Тебя теперь все так кличут. Уж и забыли, когда Ружицей-то называли, – он улыбается.

Зыбко

– Ты чего лыбишься, по мусалам захотел?

Родим

– А я чего, я ничего!

Зыбко

– Тебе же, сказочница, врушка, вот что скажу: сплетай далее свои веночки, а меня к своим вракам не приплетай! Слышать того не желаю! Я к реке пойду. Ты со мной? – поворачивается и грозно глядит на брата.

Родим

– Пойдем, там скоро уже венки в воду опустят! – они уходят. Зыбко шагает решительно, а Родим оборачивается на ходу с виноватой и сожалеющей улыбкой. Братья пропадают среди огромных, в человеческий рост, репейниках, растущих в этом месте вдоль реки.