«Нелегкое сие дело с насиженного места сниматься, родные места оставлять и ехать, на авось, незнамо куда!» – так говорит Ружица своей кукле Верке, усадив ее рядом с собой на завалинке, – ну, посуди сама, Веруся: путь-то неблизкий для сестрицы моей Славушки!

Вон они яблоньки – придется ей бросить их! Никто ведь, сиротинок, в зной водицей не напоит теперь. И ту беспокойную, старенькую, что растет возле самого жилья нашего и по осени, когда поспеют яблочки, будит меня и сестер ночь всякую падающими яблоками. Теперь уж будить Славушку не станет… Помнишь, девочка моя, какие они нарядные зимою, когда их иней припорошит, а солнышко рассветное содеет сей иней розовым.

А в доме, Вера: матушка печка-кормилица, батюшка стол дубовый, лавочки с, вырезанными на спинках, котами-баюнами. Речка наша красавица Чучерка – второй такой нигде не сыскать! А на опушке березки-подружки, за ними малинники, да черничники, а там лесные три озера, три блюдца, ручьем-лентой перевязанные. А, помнишь, Веронька, в году позатом за рекой мы девицы-грибницы отыскали «ведьмино кольцо» боровичье (большое количество грибов, располагающееся по широкому кругу). Ведь не смогла за раз в двух туесах унести, возвращались потом чуть не всем селом. Я тогда тебе о сем сказывала, – Верка кивает, понуждаемая к тому рукой Ружицы.

Да, что молвить: тут же, как Родя сказывал, каждый листочек, каждый кветочек, каждая муравка тебе радуется! Хороший он паренек – Родимушко: добрый, ласковый. Очи у него большущие, ровно ручей светлые, светло-серые… Да, не то, что брат его Зыбко! Ха-ха! Помнишь, Верочка, как он заревновал меня в ночь на Ивана Купало, – кукла качает головой, – не помнишь? Да ладно – я тебе про то разиков пять сказывала! А! Тебе просто, хитрушке, сызнова охота сию историю послушать. Что же, где пять – там и шесть! Слушай Веруша-хитруша.

Прыгающие пары. Отчаянные парни, пугающиеся или хохочущие девушки. После удачного прыжка Славушка обнимает жениха.

Веселая ребятня снует вокруг. Играют в горелки, прыгают через небольшие костерки, или крапиву, вопят во все горло от избытка чувств, но всегда, словно стайка воробышков держатся вместе.

Хохочущие, Зыбко и Родимко, оббежав вокруг костра, подскакивают к сидящей на поваленном бревне Ружице и с шумом садятся рядом. Оба, запыхавшись, дышат тяжело, но, радостные, готовые мгновенно сорваться и убежать куда-нибудь в гущу событий. Зыбко говорит, выпячивая грудь:

– Мне спать не хочется ни чуточки! Я и днем завтра отсыпаться не стану! – Родим поддерживает брата:

– Ноне один день такой в году, когда никто не спит, кроме совсем мелких. Станешь спать – проспишь все интересное! – Ружица не поддерживает разговор. Они глядят сейчас, на то, как девочка увлеченно и сноровисто сплетает венок. Ловко работают тоненькие пальчики. На ее запястье браслет не по размеру. Тот самый браслет Славушкин, подаренный недавно Ружке в благодарность за то, что свела, познакомила старшую сестру с ее суженым. Еще у нее на голове веночек из лютиков, второй большой венок из желтых огромных цветов медвежьего ушка лежит готовый рядом, а третий из купалы-костромы (мать и мачехи) она сейчас сплетает. Родим спрашивает ее:

– Вета, Веточка, что ноне така молчаливенька? – девочка, не прерывая работы, говорит, как бы сама с собой:

– Ноне ночью все цветы, травы и деревья могут сказывать по-человечьи (таинственно)!

Зыбко:

– А ты слыхала (с усмешкой)?

Ружица:

– Слыхала (запальчиво)!

Родимко:

– Обскажи (заинтересованно).

Ружица:

– Я под ивушкой стояла длиннокосой, а её листики шептались…