Мне нужна свобода. Потому что от смущения я не знаю, куда себя деть. Сердце отплясывает в груди чечётку. Я настраиваю воду в душе, скидываю одежду, задвигаю шторку.

Какое наслаждение просто стоять под льющейся из-под самого потолка водой! Это вам не в перекошенной баньке поливать себя из ковшика!

Я тянусь рукой до полки, где видела шампунь. Шторка прилипает к мокрому телу, словно вторая кожа, и я сдвигаю её в сторону, торопясь избавиться от неприятных ощущений.

И в этот самый момент, конечно же, открывается дверь, а я натыкаюсь на взгляд карих глаз.

Кровь отливает от мозга и резко устремляется вниз. К паху. Пока я осоловевшим взглядом веду по худосочному женскому телу в собственной ванной, обнажённому, манящему и, я даже не сомневаюсь, сладкому, причина моего моментального каменного стояка мучительно медленно задёргивает шторку.

– Вы чего это? – пищит моя маленькая гостья.

Ей почти двадцать. Соберись, Егор!

– Прости, Слава, – бросаю, отворачиваясь к двери. Мне срочно нужен свежий воздух! – Я просто оставлю все эти вещи на крышке унитаза, ладно? Надень, что подойдёт, и выходи, когда закончишь. В общем, сама…

Чёрт! Вроде и не сопливый пацан, а несу какой-то бред, заикаясь и подбирая слова. А перед глазами стоит белёсая кожа груди с острыми камушками сосков цвета пыльной розы.

Убираюсь подальше от долбанного душа. От долбанного искушения. От тёмных желаний. Неправильных. Порочных. Грязных.

Убираюсь из дома. Хапаю жадно стылый воздух. Открываю вольер. Цепляю Дика на поводок. И бегу.

Чувствую себя мудаком. Слышал же шум воды, почему не постучал? Какую игру затеял? Зачем? Кому проще будет? Легче – кому?

Как чувствовал, что девчонку надо на материк отправлять. В больничку. Нечего ей делать в моём доме. Ни к чему мне дразнить разум да раззадоривать волю. Негоже столь юным и свежим особам в доме холостых мужланов прелестями сверкать.

От малейшего воспоминания хочется скрипнуть зубами так, чтобы в крошку рассыпались. Только бы стереть эту картинку, что в голову втемяшилась и преследует.

Проверяю метеостанцию и бреду длинной дорогой обратно к дому, постепенно успокаиваясь. Хоть плоть моя, колом вздыбленная, теперь не скоро покой отыщет, разум уже может мыслить относительно здраво.

Избавляться надо от гостьи. Причём в самые кратчайшие сроки. Иначе быть беде.

В спускающихся сумерках вижу сгорбленную фигуру старика Никаноровича, семенящего в сторону маяка, и догоняю. Со своей гостьей я совсем не справлялся о здоровье старика. Не захворал ли?

– Эй, дед Иван! – окликаю старого.

Он останавливается, поджидая меня.

– Здравствуй, Егорушка.

Мы обмениваемся рукопожатиями.

– Как ты, дед?

– Как видишь, пока посыпаю землю песком, – он криво усмехается и проницательно заглядывает мне в глаза: – А ты как, Егорушка?

Раздумываю, как бы ёмко и кратко ответить на сей простой вопрос.

– Слыхал, у тебя гостья появилась, брешут?

– Ну, а коли слыхал, чего глупости спрашиваешь? – раздражаюсь я.

– Да вот как-то не верится мне, Егор, что ты кого-то на побывку пустил в свой дом, вот и думаю, что брешут. А раз свиделись, чай не спросить?

– И то верно, – вздыхаю в ответ. – Появилась, Никанорович. Но это ненадолго.

– Отчего же?

– В больницу свезу на днях. Нечего ей в моём доме околачиваться. И потом, у неё же наверняка есть родня. Ищут, поди.

– А если нет?

– Ну не с Луны же она свалилась, дед! – усмехаюсь, закатывая глаза.

– А откуда взялась? – любопытничает смотритель маяка.

– А тебе, Никанорыч, всё скажи.

– Тебе, Егорушка, второй шанс был ниспослан свыше, а ты отталкиваешь.

– Эх, дед, и ты туда же? – с долей обиды спрашиваю у старика, и тот усмехается: