Ленка перед зеркалом поправила гнездо-начёс на голове:

– Я помню только, как мы чертят в «Черевичках» танцевали. Во, у меня такой же парик там был, как моя прича сейчас. А морилка эта, жижа коричневая, которой мы намазывались? Смыть же только под душем можно было. И такая она была вонючая… Вообще после нормальных спектаклей мне не хотелось смывать грим. Так и ходила бы – красиво же, мне казалось. Помню, эти ресницы накладные продавали, можно прям в театре их купить было: синие, чёрные. Два рубля стоили. Я и купила. И на дискотеки так ходила. Только клей у меня быстро закончился, жалко… А костюмерная? О-о-о, это сказка. Это царство пачек и шопенок, парчи и бархата. На костюмах с внутренней стороны ручкой были подписаны фамилии балерин, которые в них танцевали…

Тут Ленка внезапно отставила в сторону стакан и на полуслове нырнула в шкаф, который был прикрыт дверью в комнату и потому не сильно заметен. Спустя минуту она вытащила оттуда пачку. Настоящую балетную пачку. Белую. Вернее, полупачку, потому что лифа у неё не было – только юбка и трусы с рюшами. Алла с Викой открыли рты и уставились на Ленку.

– Ты ее спёрла?

– Прям. Я её сшила!

– Ты не могла её сшить. Это невозможно!

Они кинулись пальцами перебирать и пересчитывать слои, нащупали в средней оборке стальку – тот самый обруч, за счёт которого пачка и держится. А перья эти сверху!

– Нет, не могла ты, Ленка, дома такое сшить. Колись давай.

– А как тебе удалось вынести её из театра?

Но Ленка не сознавалась, только хитро улыбалась:

– Ну что, кто примерит? А кто на улицу сейчас в пачке выйдет? Слабо?

– Ага, и станцует в ней во дворе. Я! – Вика выхватила пачку у Ленки, держа её неуверенными руками, переминалась с ноги на ногу, собираясь поднять одну из них, чтобы засунуть в трусы с рюшами. – И знаете, что станцую? Арлекино. Помнишь, Алл, во втором классе ты поставила мне танец под эту песню Пугачёвой? Прямо как настоящий балетмейстер ты была. Придумала, муштровала меня. Ругалась даже, как взрослая. С этим танцем я, конечно, прославилась на всю школу. Все мальчики в меня влюбились, в кино приглашали, морожку покупали. Меня потом не один год запихивали во всякие школьные и районные смотры. И до такой степени мне тогда надоела и эта песня, и этот танец, и…

– И я, – закончила фразу Алла.

Вика в этот момент уже просовывала ногу в трусы. На словах Аллы она замерла, открыла было рот, но тут её от возмущения и обиды повело в сторону, и, не выпуская пачки из рук, она рухнула на пол.

С этого момента Вика не помнит ничего. Мама рассказала, что дочь пришла домой в три часа ночи. В пачке. В пачке, надетой прямо на джинсы. С какими-то гусиными перьями в волосах и цветами в руках. На вопрос «Где ты была?» отвечала: «Я живу на Бажова». Напевала трагический музыкальный отрывок из «Лебединого»: «Там та-да-да-да-дам та-дам та-да-да-да-да-дам» – и махала крыльями. Большего добиться было невозможно. Снять пачку – тоже. В ней и увалилась спать.

Впоследствии Ленка на все расспросы Вики о подробностях дальнейшей гулянки отмахивалась: мол, напились все трое – видимо, домашнее шампанское дало в голову всем одновременно. «Ничего не помню, отвали и вообще гони пачку». «Обиделась, – подумала Вика. – Из-за пачки, я ведь её ухайдакала. А может, они с Алкой спецом договорились не рассказывать мне ничего – в отместку?» Вика больше ничего не выясняла, но заметила прохладцу в отношениях с Аллой. Из-за пьянки, наверное, или… Она была неявной – скорее, как бы угадывалась. Эта неочевидность была неприятна Вике: всё-таки многолетний «пермский след» никуда не делся.