Пиво меж тем – продукт мочегонный, поэтому девоньки отправились на поиски кустиков. И нашли-таки их. Тут-то и подошли к «гражданочкам, которые своим видом и поведением оскорбляли общественную нравственность», два милиционера.

Анна Васильевна положила трубку на рычаг. На часах было полтретьего ночи. Она стояла как пришибленная и не могла прийти в себя. «Да нет, не может быть! Это чей-то злой розыгрыш. Какой ещё вытрезвитель? Как Вика может там оказаться? Это кто-то хочет насолить ей. Вот же она рассказывала про ложь Кирилла и Аллы. Опять они? Или кому-то надо выманить меня из дома и ограбить квартиру, пока никого не будет?» Ей не к кому было кинуться и рассказать, не с кем посоветоваться. Но она отчаянно нуждалась в том, чтобы сейчас кто-то позвонил и сказал, что это была шутка. Или чтобы сию минуту раздался звук поворачивающегося ключа в замке и в квартиру вошла Вика.

Но в глубине души Анна Васильевна понимала, что всё так, как ей сказали: Вика в вытрезвителе, и если она, мать, не хочет, чтобы у дочери были большие неприятности на работе, надо явиться прямо сейчас в райотдел милиции на улице Чернякова, цокольный этаж, заплатить штраф в пятнадцать рублей и забрать Градову Викторию Витальевну 1969 года рождения. Её Вику.

Анна Васильевна не могла сдвинуться с места. Она смотрела на чёрный диск телефона, потом – на черноту ночи за окном, и чёрный страх заполнял её душу. То, что беспокоило её с момента возвращения дочери из Перми, обретало чёткие очертания: её дочь пьёт. Её. Дочь. Пьёт. Три страшных слова. «Господи-и-и…» – она завыла. Опустилась на колени, рука продолжала держать трубку на телефоне. Уткнулась головой в стену. «Господи-и-и…» Прижималась лицом к обоям – ей необходимо было к кому-то прислониться, на кого-то опереться, за что-то держаться. Поворачивалась то одной щекой, то другой. Обои впитывали её слёзы, приглушали её вой.

И вдруг внезапно: «Да что ж я сижу-то? Там же девочка моя!» Она вскочила. Метнулась в комнату. Трубка свалилась и повисла на шнуре. Взяла в тумбочке трельяжа деньги, пересчитала. Надела прямо на ночнушку юбку, плащ. Сунула босые ноги в туфли и выбежала из дома. «Напрямки, по дворам, за полчаса добегу».

Они сидели в отдельном блоке за дверью-решёткой, как в клетке. Ленка лежала на металлической койке с голой панцирной сеткой, задрав ноги в ботинках без шнурков. Вика стояла посередине камеры, делала раскачивающиеся движения из стороны в сторону и, взмахивая руками, голосом Ахмадуллиной распевно декламировала: «Сжала руки под тёмной вуалью… “Отчего ты сегодня бледна?ˮ – Оттого, что я терпкой печалью напоила его допьяна». Тушь размазалась, и два чёрных круга зияли дырами на её лице. Молоденький милиционер сидел напротив в коридоре и с ухмылкой слушал стихи Ахматовой. Дверь в кабинет дежурного была открыта. На вошедшую Анну Васильевну он взглянул с ироничным сочувствием:

– За Градовой? Что ж вы, мамаша, дочку пить не научили?

– А как это – научить пить? – Анна Васильевна растерялась от такого абсурдного вопроса. Подписала бумаги, отдала деньги – за двоих, забрала шнурки и ремни.

Уже выходя и держа обеих девиц под руки, ещё раз поблагодарила дежурного и робко спросила:

– Вы же правда ничего не сообщите на работу Градовой? Пожалуйста! – Она чувствовала себя униженной.

– Я пойду ночевать к Ленке… – На улице, почувствовав себя на свободе, Вика раздухарилась.

– Я тебе пойду! – Мать дёрнула её за рукав. – А ну марш!

– Не хочу домой!

– Я те дам «не хочу»! А то, может, уже и жить к ней переезжай? И пейте там в своё удовольствие! – Анна Васильевна остановилась и раздала шнурки. Но, поняв, что обе сейчас не в состоянии зашнуровать обувь, забрала обратно.