Вика, открыв рот, слушала рассказ. Кто-то поднёс ей рюмку, и она на автомате тут же махом опрокинула её в себя. Водка обожгла горло и горячим потоком потекла вниз – в живот, в ноги. Вика сморщилась и прикрыла рот тыльной стороной ладони. Ей тут же участливо протянули огурец:

– Ничего-ничего. Вот, закусите.

Она хрустела огурцом и махала рукой в открытый рот, как бы остужая его. Она торопилась сказать, потому что уже расхрабрилась настолько, чтобы говорить самой:

– А есть ещё несчастливые роли. – Все участники мистического кружка с любопытством повернулись в сторону Вики. – Не знаю, как в драматическом театре, слышала, что «Макбет» окутан тайной. А в балете это «Жизель». Ольга Спесивцева танцевала эту партию в двадцатых годах. Говорят, ничего подобного не было никогда: зал рыдал после сцены её сумасшествия. Спесивцева так вжилась в роль. А потом она сошла с ума по-настоящему. И долго считалось, что роль Жизели плохая и губит танцовщиц. Я сейчас как раз её репетирую… – Вика на секунду замолчала, а потом добавила: – Хотя в кордебалете в «Жизели» уже выходила много раз. И знаете что? Каждый раз, когда двадцать четыре виллисы выходят в коде гранд па во втором акте, меня охватывает непередаваемое ощущение, какой-то сладкий ужас. Двадцать четыре танцовщицы четвёрками из противоположных кулис, поочерёдно, ритмически расчленённо продвигаются вперёд. Нет, это не рассказать. Мёртвые девушки, которых ведёт таинственная и неодолимая сила.

После этого, Вика помнит, она начала танцевать. Прямо там. Все расступились, а она танцевала.

«Какой кошмар. Стыдобища», – Вика зажмурилась и направила струю холодной воды себе в лицо. Перехватило дыхание, и она инстинктивно вскрикнула. Тут же раздался стук в дверь:

– Вика, ты в порядке? – Игорь подёргал ручку двери.

– Да, всё хорошо. Сейчас выйду.

Душ взбодрил. Чай согрел. Игорь успокоил:

– Послушай, ты очень красиво танцевала. Мы выкупим целый ряд амфитеатра на твою «Жизель». – Он улыбнулся и задорно сказал: – И почему ты считаешь, что Лаврищеву там рисовать можно, Георгиеву писать и читать можно, а Градовой танцевать нельзя, а?

Они расхохотались, и Вика в благодарном порыве обняла Игоря.

Вика вошла в зал до начала класса. Она была одна, давно такого не припомнить. Остаться наедине с тем самым, родным залом, куда привела её мама почти четырнадцать лет назад… Большой, светлый, много окон. Вика подошла к станку, взялась за гладкую палку и задумчиво пошла вдоль него, скользя ладонью по отполированной поверхности. Под станком на полу через определённые промежутки стоят бутылки, в основном из-под шампанского. В них набирают воду и поливают пол, чтобы он не скользил. У бутылки нужно умело зажать пальцами горлышко и, разбрызгивая воду, полить. Самый шик, если за один заход охватишь максимальную площадь пола, а брызги будут мелкими и частыми. Не дай бог лужи нальёшь. Да, это целое искусство. «Кто не умеет поливать, тот не умеет танцевать».

Вика взяла бутылку и задумалась: «Помнится, на занятиях в студии Тамара Леонидовна категорически запрещала нам пить во время урока. И если кто-то из жаждущих украдкой припадал к горлышку и делал жадный глоток воды, тут же следовал её окрик, обязательно по фамилии». Она глотнула из бутылки: запретного всегда хочется. Начала поливать.

Брызги летят далеко, дугой зависают в воздухе и шлёпаются на деревянный пол. Капли превращаются в пятна. Появляется мягкий запах влаги и дерева. Вика любит его. А ещё – запах канифоли. Вон она, в ящике рядом с пианино. Туда ступают либо всей ступнёй, либо только пятаком пальцевых туфель – пуантов – опять же, чтобы не скользить на полу. Канифоль пахнет хвоей, смолой. Она хрупкая, как стекло, с характерным треском раздавливается под упором ноги. Похожа на монпансье, и хочется её съесть. Но она невкусная – они с Аллой пробовали в детстве. Поэтому сейчас Вика решила, что канифоль похожа на янтарь.