Не торопясь, я зашла в коридор, поправила рукава своего платья, взмахнула подолом, чтобы стряхнуть землю и песок, и нос к носу встретилась со своей родительницей.

Позади нее застыла Сашка с веселой ухмылкой.

— Ольга, — начала вдовствующая княгиня, — ты чего о себе возомнила? Решила прогнать верную Александру, потому что тебе что-то показалось?

Она едва слюной не брызгала, не принимала в расчет, что послушная дочь заимела голос и свое мнение.

— Верно, маменька, — вежливо поклонилась я. — Прогнала. И видеть ее подле себя не желаю. Появится, поколочу.

— Да я скорее тебя выпорю. Александра с детства у нас трудится. С тобой практически выросла.

— И ворует, — поморщившись, сообщила я. — Сколько платьев и драгоценностей у меня пропало, пока она служит?

Что-то мне подсказывало, что Антонина Михайловна в курсе всех краж. У нее ни одна мышца не дрогнула.

— Это не обсуждается, это мой приказ, как главы этого дома! Сашка — твоя горничная. И она никуда не уйдет.

— А вы не глава этого дома, маменька, — съязвила я, удержавшись от детского жеста, и не показала язык. — Теперь глава дома Татьяна, а вам надлежит во вдовье поместье перебраться. Где оно находится, вам известно?

Пожалуй, я была слишком груба, потому что у моей родительницы потемнели глаза. На секунду я испугалась, что она закончит, как ее супруг. Пожилая женщина занесла руку, чтобы дать мне пощечину, но я перехватила.

Я бы хотела оставаться Олюшкой, тихой, скромной, благодушной, но члены семьи воспринимали вежливость как слабость.

— Вы никогда больше не поднимете на меня руку, — зашептала я, а если поднимете... Поступлю с вами так же, как и с Сашкой.

— Кочергой пригрозишь? — с явной обидной зашипела мать.

— Не только пригрожу, — пообещала я.

К счастью, нас прервали. В столовую устремились братья, вошла Татьяна в окружении своих слуг. Спустился и Федор, пребывавший в отличном расположении. Он-то радовался, что находится в родных стенах, что жена рядом, что скоро ребенок родится.

Молодая семья задержалась в дверях. Мужчина расспрашивал супругу о самочувствии и держался за ее, пока очень скромный, живот. Я налюбоваться на них не могла.

За столом долго не завязывалась беседа. Я присматривалась к другим братьям, не понимая, отчего те меня настолько ненавидели. Да, мы сильно отличались.

Федор, Антон и Святослав были голубоглазыми красавцами, но если Федор имел темную шевелюру, то младшие пошли в матушку и славились русым цветом волос.

Я со старшим братом была более похожа. Правда, цвет глаз и разрез у меня другой, но я предпочитала думать, что этим меня одарил Юрий Вениаминович.

— Федор, — первой заговорила Антонина Михайловна, — представляешь, у нашей Ольги прорезался голос. Негоднице теперь никто не указ. Она требует новых слуг.

— В чем проблема, маменька? — не понимал новоявленный глава семейства, держа под столом руку своей благоверной. — Хочет и хочет. Это ее право. Мы не бедствуем, можем и новых предоставить.

— Если так рассуждать, мы горничными не напасемся. Александра долго служила нам... Ее бы, наоборот,наградить.

Ага, за сплетни и доносы.

— Ее обвинили в воровстве, маменька, — заметила Татьяна, которой я успела вскользь рассказать о своих претензиях.

— Кто? Олюшка? Она не в своем уме. — Аргументировала женщина, — я, естественно, могу отправить людей, чтобы вещи горничной обыскали...

— Отличная мысль... — обрадовался Федор.

В его мозгу что-то перещелкнуло. Он внезапно осознал, что участвует в какой-то женской войне и отчаянно сопротивлялся.

— Я могу быть и не в своем уме, но путь обыск проводят служанки Татьяны, — попросила я, ядовито улыбаясь матушке. — Они покрывать эту воровку не будут, а она, — поймала взгляд своей горничной, — должна остаться здесь.