В Ирландии Луг – чье имя согласно «Книге завоеваний», означает «сияющий» – входил в число самых колоритных персонажей среди Туата де Данаан. Луг был героем-воином, владеющим волшебным копьем, обеспечивающим ему неизменную победу. Луг был прототипом реальной царской власти, он воплощал верховную власть над Ирландией[71]. Впоследствии кельто-славянские отношения укрепили в обеих религиях почитание героя-воина уже в христианском мировоззрении.
Римский писатель и историк, автор «Жития Константина» Евсевий (260–339) сообщает, что император Константин Великий, много сделавший, чтобы христианство стало государственной религией, велел изобразить себя на картине, украшавшей императорский дворец, в виде победителя над драконом. Дракон и здесь символизировал язычество.
Культ Святого Георгия, возникший, вероятно, как местный на территории Каппадокии в V–VI веках, к IX–XI веку получил распространение почти во всех государствах Европы и Ближнего Востока. Особенно почитался он в Англии, где король Ричард Львиное сердце сделал его своим покровителем, а Эдуард III учредил под патронатом Святого Георгия орден Подвязки, на котором Святой изображен в виде змееборца.
В средневековье история подвига Святого Георгия трактовалась аллегорически. Георгий – «христово воинство», несущее христианскую веру в чужие земли; змей (дракон) – олицетворение сарацин, мусульман; дева в плену у змея – христианская Церковь.
В более редких изображениях Святой Георгий поражает копьем не змея, а волка или вепря, поскольку тот и другой олицетворяют скованную человеческую фигуру – олицетворение дьявола.
Наибольшую популярность образ Святого Георгия приобрел в эпоху крестовых походов. В западноевропейских алтарных картинах и статуях Святой Георгий изображался рыцарем-крестоносцем в латах со щитом, на котором начертан красный крест, либо с вымпелом, аналогичным Хоругви Воскресения (символ победы над смертью) – белым с красным крестом полотнищем, раздвоенным на конце.[72]
Флоренский выделяет два «опыта мира», два типа культуры: созерцательно-творческий и хищнически-механический, что вполне сопоставляется с религиозным и светским искусством, или, на более глубоком уровне, с бессознательным и сознательным. Перед средневековым художником стоит двуединая задача. Укоренение религиозного учения, его понимание, может быть достигнуто путем постижения предметного мира, связывания недоступного самого по себе умозрительного мира с реальным. С другой стороны, сам предметный мир становится понятным и обжитым в той мере, в какой на него распространяется сеть понятий и отношений умозрительного мира. Движение от неба к земному миру несет в себе угрозу «приземления небесного мира»,[73] а движение в обратном направлении угрозу утраты всякого земного содержания. Средневековое искусство наполнено неземным содержанием, но не настолько, чтобы совершенно оторваться от земли, и человека, пребывающего, хотя и временно, на ней.