– Давай наворачивай, – засмеялась тётя Валя. – Ты теперь мужик женатый, мясо должен употреблять, чтобы молодой супружнице ночью не скучать с тобой! Или ты свою мадаму зарядил уже?

– Чем зарядил-то? – не понял намёка Сашка.

– Чем-чем, ребёночком!

– Ну, ты скажешь, – чувствуя пробежавший по спине холодок, попытался отшутиться Сашка. – Хоть стой, хоть падай!

– Да ты не красней, – тётя Валя ободряюще пихнула Сашку в бок. – Дело-то сладкое, молодое! Эх, Саня, Саня, мне бы сейчас твои годы… Бери вот тёткин голубец, твоя мадама таким не накормит!

Сашка, зная, что тётя Валя не отстанет, покорно взял тарелку и вышел во двор…

Вот такой же хлопотуньей Сашка помнил тётю Валю и на свадьбах его двоюродных старших братьев – Андрея и Жорки. Там она тоже старалась больше всех, что-то вкусненькое готовила, радовалась и плакала, словно от собственного счастья. А на самом верхнем пике застолья катастрофически напивалась, устраивала скандалы с битьём посуды (которую перед этим полночи намывала), переворачиванием столов и неизменной историей о том, что невеста, мол, «слаба на передок» и только ленивый в их районе не пользовался «этой шалавой, а теперь вот и племянничек мой сподобился». Её, конечно, выгоняли взашей, а она ещё долго не могла успокоиться, бегала по улице и била камнями стёкла, крича оттуда о каком-то немыслимом количестве абортов, сделанных невестой в добрачной жизни.

Её и на Сашкину свадьбу звать не хотели, логично опасаясь возможных «рецидивов», но она клялась, что «уж кого-кого, а Сашеньку», дескать, любит как родного и обидеть его не только сама не захочет, но и «глотку за него всякому перегрызёт». Впрочем, перед Жоркиной женитьбой она тоже клялась в любви и преданности (за год до того устроив дебош с мордобоем на свадьбе у Андрея), но потом, по ходу развесёлой гулянки, водочка, употребляемая за счастье молодых, опять вселила беса в тётю Валю. Ну и понеслось…

И, кстати, эта фраза про глотку совсем не умиляла, а скорее настораживала. Потому что характер у неё, как чемодан с двойным дном: неизвестно, какую задуманную или на ходу сочинённую каверзу скрывал внутри.

Вот и в разговоре с Сашкой тётя Валя хоть и метила пальцем в небо, про Сашкину тайну, упоминание о которой пробежалось ему холодком в позвоночнике, угадала в самый раз. Он однажды зарядил Свете ребёночка. Было дело.

Где-то с год назад Света, сначала исчезнув из Сашкиного поля зрения на пару недель, появилась у него растерянная, нервная, как говорили тогда, в «растрёпанных чувствах», села в уголке, уставившись в пол, словно чужая, а потом подняла голову и, глядя ему в глаза, негромко проговорила:

– Саша, я беременна.

– Как беременна? – растерялся Сашка. – Подожди…

– Я бы подождала, – улыбнувшись и будто бы от его растерянности обретя спокойствие, продолжала Света: – Но он уже там!

И показала на живот, где, видимо, находилось нечто живое, совершенно в ином свете рисующее их совместное пиршество тел и крепко соединяющее их женскую и мужскую сущности в вечной круговерти природы.

Нетрудно догадаться, что Сашке в тот момент было не до подобных красивых слов. У него, можно сказать, земля ушла из-под ног от такой сенсационной новости. Конечно, он знал про необходимость предохраняться и такой предмет, как презерватив, был ему знаком, но эта толстая, пахнущая велосипедной шиной резиновая прокладка между его и её плотью всегда находилась в разряде категорически неприятных вещей. И всё-таки, беспокоясь о ненужных случайностях и готовый принести в жертву телесные ощущения, он однажды решил со Светой посоветоваться.