– Вы поможете?.. Вы не убьете ее? – только повторяла она сквозь слезы.

Грязлов гадливо расстегивал штаны и забирался уже на Анисью, дрожа от нетерпения.

– Помогу, – выдавил он сквозь зубы.

Он грубо сделал свое дело за несколько минут, быстро поднялся. Анисья с трудом села.

– Я не смогу тебе ничем помочь насчет Александровой, – сказал он наконец, глядя ей в глаза и поспешно оправляясь.

Анисья затряслась от рыданий.

– Заткнись.

– Вы обещали…

– Ничего я тебе не обещал, – отрезал Грязлов. – Что, под хвостом свербит? По майору соскучилась? Так я тебя буду так обхаживать, ты только скажи… О майоре забудь – он как на Александрову залез, тебя знать не хочет. У него теперь шлюха посвежее…

Он засмеялся. Анисья поднялась и накинулась на него. Грязлов ударил ее по лицу, и она снова упала.

– Сучка, – прошипел он.

– Грязный, жалкий червь! – вскричала Анисья. – Я лучше сдохну, чем с тобой буду. Ты мне омерзителен! Я все расскажу Ларионову!

Она плюнула в его сторону. Грязлов оставался спокоен, но она видела, как в глубине его глаз появилось то страшное выражение, которое она видела уже в его комнате.

– Ну что ж, – процедил он. – Попробуй.

Он погасил масляную лампу и резко исчез. Анисья сидела в стоге сена и покачивалась.

Зал разрывался от хохота: заключенные пели частушки. Ирина видела, как весело улыбался Ларионов, как до слез смеялась охра.

Ирина покраснела и заметила смущенную улыбку Ларионова. Ее охватила радость. Она с удивлением поняла, что, если бы не ощущение несвободы; если бы не лишения, голод и холод; если бы не постоянная угроза для жизни, она была бы счастлива среди этих людей. Но она и была счастлива от близости к этой народной мудрости и способности в самые страшные времена сохранять тепло и самоиронию. Она больше не могла делить людей на богатых и бедных, образованных и необразованных; не могла разделять их по религии, полу или цвету кожи. Они все были равны перед лицом смерти, и выживали они тоже вместе. Чувства любви и сопричастности вытеснили из нее все прежние домыслы. Люди были нужны ей так же, как им была нужна она. Никогда Ирина не была более полезной и, как всякий деятельный от природы человек, только наполнялась силами от этого ощущения единения и созидания.

Ирина смотрела на Ларионова, его уже привычное лицо и вспоминала нежность, с которой он порой глядел на нее. Как ей всего этого не хватало в течение последних недель. Она скучала по нему! Ирине нестерпимо захотелось всецело открыться; рассказать то, что она так долго держала внутри; довериться ему. Она окончательно решила, что должна поговорить с ним после концерта. Это неожиданное решение вдруг сделало ее легкой как перышко. Как было замечательно признать правду о себе и не бояться ее больше!

Ирина так замечталась, что забыла, что подошло время ее выступления. Она уже переоделась в свое красное платье в мелкий цветочек, взяла гитару и перебрала струны. Она чувствовала, как у нее подкашиваются ноги и дрожат руки. Как же ей играть и петь? Она повернулась к Клавке.