– Тогда присядь, – сказал он ласково.

– Скоро придет конвоир, – произнесла Вера нерешительно, присев на табурет.

– И что же? – спросил Ларионов, радостно изучая ее.

– Мне придется уйти, у меня мало времени.

– Только если ты сама пожелаешь, – сказал он, опасаясь внутри, что она покинет его.

Вера улыбалась. Они находились некоторое время в тишине.

– Вера, – сказал вдруг Ларионов, – давай не будем говорить теперь про лагерную жизнь. Я хочу знать о тебе.

Вера недоуменно посмотрела на него.

– Что же? – спросила она, чувствуя себя немного неловко. Кроме того, ее подмывало спросить его напрямик, почему он все же не уехал в Москву на встречу с ней же.

– Всё, – ответил Ларионов, оглядывая ее лицо, словно стараясь вобрать каждую его черточку и запомнить теперь навсегда.

Он невольно скользнул взглядом по ее губам и опустил глаза. Он должен был запретить себе думать о близости с ней. Должен подавить желание. Его увечье становилось удобным поводом отказаться от Веры. Но от запретов, которые он придумывал, желание лишь нарастало. Вера видела какие-то переживания, творящиеся в нем, но не могла угадать их природу. Возможно, это было связано с тем, что она оказалась не той, за кого себя выдавала.

– С чего начать? – улыбнулась она сквозь слезы.

Ларионов с трудом отрывался от ее лица, чувствуя себя неловко из-за того, что не мог в полной мере скрыть своих чувств.

– С того дня, как я покинул ваш дом, – сказал он хрипло. – С того дня, который я никогда не забуду.

Вера задумалась. Она не хотела говорить Ларионову о своих страданиях; как она тосковала по нему и не могла забыть, вопреки ожиданиям домашних; как скрывала от всех любовь и смотрела каждый день на дверь, надеясь, что он вернется; как проверяла без конца почтовый ящик; как не хотела уезжать из дома на море с родителями, опасаясь, что он приедет, когда их не будет, и, переступая стыд, просила Стешу не упустить Ларионова; как задыхалась от любви, вспоминая его. Ларионов смотрел на нее: в ее взгляде появились такие мягкость и женственность, которых он прежде не видел. О чем она думала сейчас?

Вера подняла на него глаза.

– Мне хочется о многом вам рассказать, – сказала она, оглядывая его.

Возможно, он этого не понимал, но она уже привыкла к его внешности. Вера сама удивилась, как быстро она приняла его новый облик. Он ей не казался ужасным и чужим. Его грустные глаза нисколько не изменились.

– Я буду рад этому и жду с нетерпением, – ответил Ларионов, думая, что ею руководит жалость. Но он скучал по ней, и каждая минута, пока она была рядом, казалась ему сейчас особенно ценной.

Вера рассказала о новых задумках в лагере: Лариса Ломакина проделала великолепную работу в библиотеке, и теперь там можно устроить курсы для зэков, которые хотели бы продолжать образование. Конечно, в библиотеке оказалось не так много литературы, и было бы хорошо, если бы он смог «выбить» больше книг.

– Можно попросить в Новосибирске у вашего начальства; они не должны отказать, если вы им скажете, что это необходимо в целях улучшения советской пропаганды среди вредных элементов, – закончила Вера деловито.

Ларионов засмеялся – он впервые за все эти долгие недели смеялся, и Веру это радовало.

– Что же еще ты хочешь получить под предлогом расширения советской пропаганды? – спросил он, наслаждаясь ее жизнелюбием.

Вера кокетливо задумалась; ее личико сияло свежестью. Она была так счастлива, что он остался жив.

– Было бы хорошо разрешить заключенным издавать газету: такое есть и в других лагерях, мы слышали, – осмелела она.

Ларионов усмехнулся. До чего нужно было довести этих женщин, чтобы вместо красивых платьев, парфюмерии, шоколада и цветов они мечтали издавать лагерную газету!