– Д-добрая д-душа, н-нож-жик проси-и-ила… – пробормотал он и всхлипнул, нарушив тем самым весь этот морок.

Похороны назначили на следующий день – по причине надвигающегося циклона. Об этом со значением сообщил Почтальон, ранее услыхавший прогноз по радио. Все засуетились сразу, отвлеклись от меня, напуганные, пожалуй, больше самим этим словом "циклон", нежели предстоящим снегопадом. Посторонились, пропуская к выходу Коську, чтобы тот мог немедленно бежать рыть могилу…

– Разве не положено хоронить на третий день? – спросила я Прасковью, когда мы вернулись домой.

– Положено-то оно много чего положено… – ответила она уклончиво. – Да только буря будет, это я и без радива чую. Всю ночь ныли кости, как ни повернись. И чего ее теперь зазря-то держать? Ждать некого, потому как родни у ей нету. И книжек святых нету, чтобы почитать над ней, как оно тоже положено. Их еще когда-а-а изгрызли мыши… Вон татары мустафинские, те вовсе в тот же день хоронят. Не успеет который из них помереть, а уж раз – и закопали… и ничего.

Разъясняя все это, она вытащила откуда-то маленький транзисторный приемничек и уселась за стол слушать. Наличие радио сперва обрадовало меня, но ненадолго – разобрать по нему хоть что-то было практически невозможно. Сквозь скрежет и треск едва пробивались обрывки проворной татарской речи и, вроде, скрипичного концерта.

– Юфю киляй… – вдруг произнес диктор далеким, точно с другой планеты, голосом, а Прасковья, до отказа крутнув регулятор громкости, довольная, перевела:

– Вот… Уфа, стало быть, говорит!

Я слонялась по избе в ожидании чая – чайник на плите все никак не закипал. Заглянув от нечего делать на печь, обнаружила там спящую кошку. Подтянув ее к себе, подхватила на руки. Судя по линялой шкуре, кошка была не первой молодости, но до чего тяжеленная! С глубокого спросонья она, видать, позволила взять себя, но едва очнувшись, тотчас стала вырываться, царапаться.

– Не трожь ее! – сказала Прасковья, заметив возню. – Она блохастая и сукотая.

Кошка шлепнулась на пол и, нервно подергивая хвостом, уползла под койку.

Отряхнувшись от шерсти, я достала из чемодана журнал "Космополитен" и стала рассеянно перелистывать глянцевые страницы. Этот журнал я взяла у подруги своей, Гусевой, почитать, а вот сюда захватила без спросу. Подумав, что у подруги без того найдутся в городе развлечения, тогда как мне он пригодится не только от скуки, но и для снятия стресса, как, например, сейчас.

"В качестве аперетива подай коктейль "Кир Роял", в каждый бокал налей немного ликера "Касис" и наполни его сухим шампанским… " прочитала я и вдруг представила подругу в нашей кафешке на набережной, как она надкусывает свежайший эклер… От этого видения сразу пропала охота читать. Я прилегла на койку, прикрыла глаза…

И поначалу машинально прислушивалась к словам, долетавшим до меня из приемника, вроде, татарским, но вместе с тем, и немного понятным: "автомобильлар, фотоаппаратлар, билетлар… " похоже, скороговоркой перечислялись какие-то призы, но вдруг, ни с того, ни с чего, безо всякой связи с называемыми предметами в темноте, за закрытыми веками, точно на черном экране, взвился пестрой змейкой – поясок… Тот самый то ли ситцевый, то ли сатиновый кушачок, который валялся на полу возле кровати, а я потом перекинула его через спинку… ведь такие полосы, как у нее на шее, остаются после удушения, их еще называют странным словом… странным… стран… странгуляционная полоса! И частенько упоминают в карманных детективах… Что бы там ни говорили эти бабки, Прасковья с Тосей, но вряд ли такой след получился бы от платка, как туго его ни завязывай. По их словам, получается, что она могла чуть ли не сама себя удушить?! Но если дальше в этом направлении размышлять, тогда кто-то другой мог сделать это. Задушить ее этим поясочком…