Несмотря на одутловатость, с лица девушки легко считывается удивление.

– Вы из другого мира?

Я киваю.

– Какой он? – она спрашивает с таким искренним любопытством, что я плюю на все запреты и рассказываю ей о Земле.

– Магии нет?

– Нет, зато есть наука и технологии.

– Кажется, ваша наука сильнее нашей магии, – с грустью замечает леди Томила.

– Отнюдь, – я качаю головой. – Моя мама умерла, когда я была совсем ребёнком, а папа умирал на моих руках. Скорая, это как бригада ваших лекарей, приехала поздно. В тот день было очень много вызовов.

Воспоминания воскрешают застарелую боль. Слёзы застилают взор. Я уже не вижу ничего, только чувствую, как меня берут за руку и выводят из комнаты смертельно больной. И обнимают.

Я утыкаюсь в широкую грудь и рыдаю, не сдерживаясь.

Это место настолько пропитано судорожным отчаянием, затаённой надеждой и мучительным бессилием, что я вспоминаю тот случай, когда отец, напившийся по случаю повышения, рассказал мне, как умирала мама. Она тоже умирала одна в больничной палате. Папа не мог быть с ней, потому что ухаживал за мной. Я заболела атипичной пневмонией. Взрослые с трудом выкарабкивались из этой заразы, а я, ребёнок, умудрилась её подхватить.

И умирающий на руках папа. Мы с мачехой были рядом и держали его за руки. Я помню, как всё время глядела на часы в ожидании скорой. А он…

– Я рад, что умираю дома в окружении близких, – его слова до сих пор звучат в моей голове.

Нет, эту боль невозможно излечить. С ней можно лишь научиться жить.

Мои рыдания стихают. И приходит осознание, в чью жилетку я только что лила слёзы. Только моё состояние его высокопревосходительство расценивает по-своему:

– Именно поэтому я и отверг идею с добровольной передачей силы.

– Спасибо, – шепчу ему, продолжая прятать лицо на его груди.

Он тихо продолжает, словно пропустил мою благодарность мимо:

– Эта болезнь появилась недавно, но мы успели её хорошо изучить. Мы с братом хотим исправить ситуацию в отношении этих больных. Они не заразны, но, чтобы мы не делали, родные и близкие боятся сюда приходить.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже. Спасибо, что подарили хорошие эмоции моим людям. Большинство из них на службе подхватили эту заразу.

– Я знаю…

За дверью раздаётся крик боли. От него у меня перехватывает дыхание. Сердце сжимается в груди. Я оборачиваюсь на него, не сводя взгляда с двери. Кто кричал: баронесса или больная? Столько было в нём боли и злобного бессилия.

По лестнице поднимаются солдаты с носилками. Меня разворачивают и снова прижимают к себе.

– Можете забирать. Для похорон всё готово, – отдаёт приказ фельтмаршалок.

За спиной я слышу торопливые шаги. Кошу взгляд и улавливаю момент, когда умершую солдаты выносят на носилках. Внезапно её рука соскальзывает. Голая кость.

Чтобы не закричать, я зажимаю рот рукой и сильнее прижимаюсь к князю. Он ничего не говорит, только тяжело вздыхает.

– Я всё подготовил для прощальной церемонии.

– Спасибо, Левент, – голос хрипит у леди Никалины, значит, это она кричала.

Его высокопревосходительство отстраняется и жестом указывает на лестницу. Я спускаюсь следом за баронессой. Она выходит через дверь, расположенную рядом с лестницей. Выхожу и попадаю во внутренний двор, где уже стоит почётный караул, через который проносят почившую. Каждый солдат, мимо которого ее проносят, поднимает руку, и из неё выстреливает вверх красная стрела, рассыпающаяся искрами в метрах пяти над собравшимися.

Больные выходят проводить усопшую в последний путь. Все одеты в плащи серого цвета, скрывающие как можно больше их тела от лучей выглянувшего из-за облака солнца. Умершую укладывают в гроб прямо в носилках. Ткань, скрывавшую её, не снимают. Так и заколачивают крышку последнего пристанища усопшей.