Монах со строгим лицом, ни на кого не обращая внимания, шел в их сторону. София силилась вспомнить его имя, но не удавалось, а он уже, сдержанно улыбаясь, здоровался с мужем, пожимая ему руку. В сторону Софии даже не взглянул, отчего в ней вспыхнуло презрение, а потом и негодование. Монах и муж заговорили как старые знакомые, не обращая внимания на обескураженную женщину, готовую от обиды зарыдать, чтобы привлечь к себе внимание. София опустила руку, и муж сразу же представил жену монаху. Тот учтиво кланялся, пытаясь поцеловать ее руку. Он был представлен как дипломат Королевства Испании. София медленно подняла глаза. Взгляды их встретились, и она вспомнила его имя: Артего. В тот момент друг на друга смотрели чужие, незнакомые люди, и у Софии ушла обида, появились легкость и даже гордость, что она в компании с таким гостем. Женщина совершенно забыла о наглеце.

Они втроем, приветствуя поклонами знакомых, не нарушая этикета бала, не спеша пробирались в курительную залу, где можно было присесть и завести беседу. Вначале Софии стало немножко скучно, но постепенно она включилась в разговор, благо к их компании присоединились еще несколько человек, а среди них и наглец, севший чуть в сторонке.

София стала веселой и жизнерадостной, она была в своей стихии и в запале рассказала о фразе королевского шута, добавив при этом:

– Неужели в Англии шуты определяют, что делать королю Польши, который так благосклонно относится к понтифику?

Она замолчала, ожидая смеха или похвалы ее шутке, а вместо этого собеседники принялись угрожающе высказываться в адрес заморских правителей с их шутами.

А посланник испанского короля, повернувшись к Софии, сдержанно улыбаясь, произнес:

– Ах, какая остроумная шутка!

В этот момент глаза наглеца и Софии встретились. Его взгляд выражал признательность и жгучую надежду на совершение еще большей наглости.

Муж прервал этот молчаливый разговор:

– Наш король безмерно чтит Святую церковь и как никогда молится за здравие и благополучие папы. Взоры короля, как и понтифика, устремлены на восток, там будет прирастать могущество Польши и Святой церкви, – и, окинув всех взглядом, добавил: – Благо, в нашем королевском дворце шутов не водится!

Раздались аплодисменты и восхитительные возгласы, только у Софии почему-то испортилось настроение. Зазвучала музыка, объявили танцы. Посланник испанского короля галантно поблагодарил за пронзительные слова преданного королю вельможного пана и попросил разрешения пригласить на танец прелестную пани Софию.

Поп-расстрига Козьма негодовал, он клялся и божился: не от него родила младшая дочь Антиповой вдовы Аксиньи. И не многоженец он, как другие. Ему бы после таких высказываний и замолчать, да не сдержался и указал на пресвитера, который находился под покровительством самого князя Белоголовкина. Может быть, и не состоялось бы такого сурового гонения на попа Козьму, только на беду случился страшный пожар, и вся деревенька Повалиха, кроме церкви да частично порушенного поповского двора, сгорела дотла. Увидели жители знак в этом и обвинили попа в распутстве, хотя младшая дочь вдовы отрицала, что родившийся у нее ребенок – от попа, а от кого, не знает. Подлили масла в разгоревшийся с пожаром скандал жители крепких хуторов, которые раскинулись купенами на противоположном берегу спокойной речечки. Они придерживались католической веры, и именно они пустили слух, что православные попы забыли о пастве, только блудодействуют да бражничают, вот Бог и наказывает их паству за то, что мирится с таким порядком.

Поддакивали им и пронырливые евреи, невесть откуда появившиеся вместе со шляхтой. Невзлюбили все евреев, считая их пришлыми и недостойными жить рядом, хотя обстоятельства складывались так, что без их помощи обойтись никак невозможно было. Да только потом открывалась безрадостная картина: помощь та загоняла человека в кабалу. Тогда местные жители громко бранились, особо часто называя евреев жидами. Проходило время, забывались обиды, и снова шли люди на поклон к еврею, прося помощи или совета, и получали.