– Повезло ему. Ты вспомни, Тимох, как он привез невесть откуда молодого хлопца. Правда, болел тот сильно, а так очень мастеровой оказался, вот он-то и взялся мельницу заброшенную поднять. Конечно, мельница получилась не паровая, а конная, но она и помогла Прилепе силу и богатство набрать.

– А после у него уже многие батрачили; наделы, которые не обрабатывались, к рукам поподгребал. Хлопец тот сгинул, как и не было его, а Прилепа стал кулаком-мироедом, да таким жадным – не уступит и гроша, как ни проси.

Замолчали друзья-соседи, переключившись на насущные дела.

– Так скажу, Тихон: когда на тебя люди батрачить будут, тогда и достаток будет. А батраков нанять я не могу, так что буду в артель записываться, не хватает сил у меня большое хозяйство тянуть, – выложил свои соображения, попыхивая самокруткой, Тимох.

– И гумно это никому не надо будет, разве мыши жить будут в нем, и то скоро от голодухи разбегутся, – вставил свое Тихон и, уже уходя, произнес: – А жить-то, Тимох, когда по-людски будем?

Ответа не последовало.

Все деревенские разговоры на тему пропажи коня прекратились, когда на подворье Тихона появился председатель артели с правленцами. И понеслась по деревне весть: Тихон вступает в артель. А заканчивали словами: «А куда сейчас деться, не с голоду же помирать, так хотя бы помощь какая будет». Не сильно изменилось хозяйство Тихона, остались у него корова, подсвинок, три овцы и куры. Отвел он на скотный двор телицу да отвез плуг, борону на телеге и все оставил на конюшне артели. Вступил в артель и Тимох.

После этого приехали землемеры и определили на подворьях приусадебные участки. Приглашали их в хату зайти, только что им дашь, а те ни в какую; так и уехали они, оставив обескураженных Тихона и Тимоха.

– Вот тебе и вся земелька, здоровому мужику и ногу поставить негде будет, – изрек Тихон.

– Зато за полдня все вспашешь и засеешь, да и не надо неведомо куда бежать для прополки; одним словом, пупа не надорвешь, – поддержал Тимох соседа, и у обоих на лицах появились печальные улыбки.

– А знаешь, Тихон, давай зайдем ко мне в гумно? У меня там от хозяйки моей чекушка самогонки-первачка припрятана; бывает, живот прихватит или горло запершит, так это у меня наипервейшее лекарство. Да выпьем по чарке, оно веселее станет, внутри тепло появится.

– Раз ты приглашаешь, пошли.

И они заговорщицки шмыгнули в приоткрытые ворота гумна Тимоха. Закопошился Тимох, извлекая из тайных мест почти полную чекушку, чарки, мастерски сделанные им из липы, потом отвязал подвешенную на шуле13 сумочку, в которой оказались сухари, и бережно наполнил чарки.

– Удалась самогоночка, чистая, как Божья слеза, в этот раз получилась. Ну, будем здоровы.

Они молча осушили чарки и захрустели сухарями.

– А скажи, Тихон, хорошо пошла, тепло внутри стало, благодать. Конечно, если ее переберешь, тогда одно расстройство получается, да и от хозяйки доброго слова не услышишь. Хотя у тебя Антонина, она как святая, лишнего не скажет…

В этот момент раздался голос жены Тимоха:

– Где тебя там черти носят, воды наносить надо!

Тимох быстренько стал убирать следы своего, как он выражался, преступления, и соседи поочередно оставили место укрытия.

Тихон направился в свое гумно. Делать ничего не хотелось; он присел, прислонившись к стене, на кадке, которая часто служила ему табуреткой. Тепло внутри поднималось к голове, принося воспоминания. Почему-то всплыл момент, когда Антон, еще совсем малыш, подошел во дворе к лошади и сам пытался залезть на нее верхом, чем у отца вызвал только улыбку, а Антонина испуганно закричала: «Забери его, а то конь вдруг лягнет!» Тихон, улыбаясь, подхватил сына, приподнял и посадил верхом на коня. Антон в момент схватился за гриву, застучал ногами по бокам, и раздался его требовательный голос: «Но-о!» И конь, повинуясь окрику, сделал шаг; ему наперерез метнулась мать, схватила сына за ногу, пытаясь снять с лошади, и малыш громко заплакал. Пришлось тогда Антонине уступить, а Тихон, взяв коня под уздцы и шагая рядом, водил его по двору, отмечая про себя: будет сын любить коней.