Костер исчезает.

Мир исчезает.

Мой разум наполняется воспоминаниями настолько яркими, что я не могу смотреть ни на что. Я стою на коленях в приходской церкви в Бернкастеле, Хильда по одну сторону от меня, отец – по другую. Священник наклоняется, чтобы посыпать мне лоб пеплом, это напоминание о Пепельной среде[6], но пепел говорит мне лишь о недавно сожженной на костре мачехе. Отец кричит, когда я отстраняюсь от священника, его крик переходит в хриплый кашель с брызгами крови, и красный смешивается с фиолетовым цветом полотна. Но сестра вкладывает свою руку в мою, и мы опускаемся на колени, вместе, на наших губах молитва, но просим мы не о прощении, а о мести.

Ладонь Фрици обжигает мне грудь, будто пепел – это тлеющие угли, а не холодная, мертвая пыль. Хотя я чувствую ее, но не могу разглядеть, а окутывающий мир дым создает ощущение одиночества. Как и во время испытаний в Черном Лесу, когда богини разделили нас.

Когда я моргаю и прогоняю первое воспоминание, меня начинает тошнить от запаха горелой плоти. Я пытаюсь вырваться, опустошить желудок, но не могу пошевелиться. Лишь чувствую жар от огня – не этого костра, а костров для сожжения, сотен, сложенных вдоль улиц Трира…

Я перестал бороться.

Я отстранился от священника, когда был ребенком. Я отвернулся от костров, когда стал мужчиной.

Я не понимал, какая пропасть лежит между богом моего отца и Богом, которому поклоняюсь я. Я не желал видеть последствия своих робких бунтов, замечать время, потраченное на их планирование, и жизни, потерянные, пока я не решался действовать.

Теперь я готов встретиться с реальностью. Я буду стоять, не дрогнув, перед огнем.

И если бы Фрици оказалась в этом пламени, я бы шагнул в него вслед за ней.

Больше никто не сможет сжечь ведьму, не испепелив заодно и меня.

И никто никогда не обидит Фрици, не обратив на себя мой гнев.

Я вглядываюсь в дым.

Мне удается разглядеть Фрици, ее ладонь прижата к моему сердцу, взгляд ясный. Костер рядом с нами пылает, но языки пламени не мерцают. Люди вокруг танцевали, пели и пили – но теперь все замерло, сделалось невероятно тихим.

Девушка, одетая в белое, появляется за спиной Фрици.

– Хольда, – выдыхаю я.

– Я общаюсь только со своим чемпионом, – произносит богиня, дотрагиваясь до плеча Фрици. – Но сейчас, когда она отмечает тебя как своего, я обращусь и к тебе.

Однажды она уже говорила со мной, чтобы устроить мне испытание. Я сжимаю челюсти. Как же я устал от этого.

Но я выдержу все ради Фрици.

Хольда улыбается, будто угадывает мои мысли.

– Как правило, воин Источника контролирует метку, которую получает. Его магия питает символ, придает узору силу.

Я склоняю голову, признавая свою слабость.

– Чего ты хочешь, воин? – спрашивает Хольда. Она приподнимает бровь, оценивая меня. – Ты желаешь обладать мощью десятерых? Татуировку в виде медведя, которая придаст тебе сил для сражения?

Я качаю головой, скрипя зубами. Мне известны легенды о людях, которые впадали в безумие, становились берсерками. Сила давалась им слишком дорогой ценой. Даже ведьмина метка не заставила бы меня принять подобный дар.

– Может быть, хитрость? Тогда змея. Чешуйчатые кольца, сплетенные вместе, напоминающие умело продуманный, тщательно выверенный план.

Такая сила помогла бы мне прежде, когда мы с Хильдой планировали побег заключенных в Трире. Но сейчас мне не нужны уловки и обман. Я никогда не надену плащ хэксэн-егеря, даже чтобы замаскироваться.

– Жизнь. Живительная энергия. Способность принимать удары и не падать. – Хольда говорит тихо, но повышает голос, когда видит, что наконец завладела моим вниманием. – С символом в виде замкнутого круга ты мог бы быть на волосок от смерти, и все же… – Она замолкает, вздергивая подбородок, наслаждаясь моим ожиданием. – И все же ты бы не умер. Твое тело исцелится. Победить тебя станет практически невозможно.