На крыльце действительно лежала небольшая дворняжка и внимательно глядела на людей. Катерина, стоявшая среди баб, мазутными руками вытирала слезы и не стесняясь рыдала. Да вот еще спасибо старухам калмычкам, помогали доглядывать их, да за домом смотрят. Сама знаешь, у нас самих детей полно, с голодухи пухнем. При упоминании о калмыках Максим, внимательно слушавший разговор, встрепенулся и высунулся из кабины. Улучив момент, он спросил у женщин: А сейчас где те калмычки? – Где и всегда, у болота. – ответила баба. Максим не понял и внимательно смотрел на женщину. – Не понял, вижу? Вон, за огородом землянка у болота, там они и живут. Только неделю назад Байса умерла, а Менга живет, ничего, к ней еще какие-то калмычки пришли. – Катя, извини, я сбегаю к ним? –Давай, только недолго. – И Максим бегом пустился бежать вокруг огорода. Смотри, точно по тропинке иди, а то кругом болото, утонешь! – крикнула ему вслед женщина. Около землянки Мукубен увидел небольшой костер и над ним на палке подвешенное ведро. Вокруг никого не было. Землянка тоже была пуста. Максим растерянно озирался по сторонам. И вдруг из болотного кустарника донеслось: – Мендуть! (здравствуй!). – Мэн, мэн, мендуть! (да, да, здравствуй!) – радостно ответил Максим. – Ты наша? – Ваша, ваша! – поспешил он ответить и из-за куста топкой местности, всплескивая студенисто-мшистую поверхность, какими-то странными плетенками на ногах, вышла маленькая старушка-калмычка с пучком тонких тальниковых прутьев. Сбиваясь с русского на калмыцкий солдат назвал себя. Менга не успевала отвечать на вопросы Мукубена. – Нет, отца и мать его она не видела, а может и видела да не знала их. Много умерло по дороге людей, а где хоронили – не знает. Вот Байса умерла – она была с его стороны, с его улуса. Она могла знать. Женщина с двумя детьми, мальчиком и девочкой, была тоже прошлой весной, но ее арестовали, увезли. Куда не знает. Как зовут? – Ой, не спросила! Такая хорошая, грамотная, все какую-то бумажку читала. Только вот ноги поморозила. Мужа искала. Может тебя. Давай жомба (чай) пить, – и старуха полезла в землянку, вынесла две деревянные пиалы. Но тут затарахтел трактор, Максим торопливо хлебнул поспешно несколько глотков, и поставив пиалу на пенек, стал кланяться, приложив руки клинышком к лицу. – Ханжинав, эк! – (спасибо, мать!) Ханжинав эк! Мне пора. Меня ждут. Со слезами на глазах уходил Максим. Около трактора толпа женщин и детей увеличилась вдвое. Подошедшего Максима встретили вопросами: Ну что, узнал чего-нибудь? – на что он отрицательно покачал головой. Смотри дорогой, Катерину нам не обижай. Максим с усилием улыбнулся и ответил: Ее нельзя обижать, она у вас хорошая. То-то. И решительно подойдя к Катерине, сидевшей за рычагами, сказал: – позвольте мне прокатить вас на этом рысаке. – А хоть до самых Саян! – засмеялась она и отодвинулась на пассажирское сиденье. Бабы долго стояли кучкой и все махали руками. А ребятишки, облепив сани с вонючими мазутными бочками, наслаждались поездкой, выехав за райцентр на целый почти километр. Поздно вечером, загоняя трактор в гараж, с уважением глядя на Максима, Катька сказала: – Вот всегда бы так попеременно рулить. А то одна в нитку вытянешься, пока съездишь, да и смену в лесосеке не просто без помощника выдержать. Давай, Максим, завтра в контору двигай, проси технику. Соревноваться будем! – захохотала она. – А сейчас иди в кочегарку, переночуешь там.

Так, после войны в Баджейском леспромхозе, в селе Орешное, появился первый калмык – солдат, прошедший войну, спецлагеря, и вновь определенный на поселение. Его грудь украшали ордена и медали, которых было наполовину меньше, чем тогда, когда он первый раз ступил на сибирскую землю на станции Камарчага. Люди уважительно смотрели ему вслед: – Ишь, ты! Калмык, а поди ж ты столько наград. Парторг леспромхоза вместе с участковым милиционером долго придирчиво изучали справку – направление, разъясняли права и обязанности спецпереселенца и когда очередь дошла до наград и документов к ним, Максим опередил их. – Вот, пожалуйста, документы на них в райцентре, проверено самим райвоенкоматом и начальником милиции. Половину сдал военкому на хранение, – вот опись, остальное разрешено быть при мне. – Надо же, откуда столько наград? – сжал губы парторг. – Ну ладно, похвально, только это вам никаких преимуществ не дает. Вы спецпереселенец и должны это всегда помнить и не нарушать закон! – повысил голос парторг. – Мы за вас отвечаем, без разрешения из села никуда. И учтите, характеристики о вашем поведении в конечном итоге даю я! А сейчас идите в отдел кадров – оформляйтесь на работу. На жилье вас определит участковый. И парторг, хлопнув дверью, вышел. Максим стоял и чувствовал себя преступником, непонятно за что. – Что, неласково обошелся с тобой партийный бог? Терпи. Ужалил ты его в самое интересное место. – Как? – не понял Максим. – А так! – ткнул пальцем он на грудь Максима. – На твои награды, как на иконостас, молиться нужно. А у него за войну одна медалька – расхохотался участковый. – Не терпит он тех, у кого наград больше чем у него. Вторую вот дали, всем участникам, а ему что-то не пришла пока. – А вас жалит это? – поинтересовался Максим. –Нет, – серьезно мотнул головой милиционер.– У меня поменьше твоих, но полно. Пошли. Покажу тебе, где тебе жить. Ну и заодно назначаю тебя старшим над всем калмыцким войском, которое на моем участке. – А много их? – поинтересовался Максим. – Поживешь, узнаешь. Сам толком не знаю. Многие выбывают из строя, трудно учитывать. – Вон, видишь избенку? – там твое жилье. –Не буду заходить туда, пугать ребятишек. Живи, устраивайся. Оформься в отделе кадров на работу. Все. Будь здоров! И участковый исчез где-то за углом соседнего дома. Максим постоял – посмотрел по сторонам, запомнил дорогу к избе, где ему предстоит жить, и снова пошел в контору оформляться на работу. Подойдя к отделу кадров, он услышал громкий разговор. Больше говорила женщина. – Мне надоело кишки надрывать. Никто не имеет права задерживать меня на этой работе. Ну, была война, понимаю, некому было на технике работать. А сейчас мужиков вон сколько, хоть и покалеченных. И переселенцев навалило, хоть отбавляй. Есть и шофера и трактористы, а вы их держите сучкорубами. Мужской голос что-то бубнил в ответ. –Вчера я привезла калмыка, он шофер и тракторист. Практику прошел сразу, от Шалинского до Орешного вел трактор. Получше меня водит. Замену все говорили, найди, вот я и нашла. Если время надо присмотреться, направляй его в гараж, завгар разберется, со временем меня и заменит. Я не отказываюсь от работы, вон в котельной порядка никакого нет. С одним дизелем не могут справиться. Я справлюсь. До вашего сведения довела, прошу учесть. Почему громко? Да пооглохла я на этом тракторе, вот и ору, как дура. До свидания! – из раскрытой двери показалась расстроенная Катерина. – Вот он, о ком я говорила. – ткнула Катька в опешившего Максима и вышла из конторы. – Можно? – несмело спросил он худощавого мужика в военной форме, без погон, курившего папиросу. – Давай, заходи. Вон ты какой кавалер, не успел приехать, за тебя уже хлопочут. – До кавалера одной награды не хватает, хотя на представлении была. – Ладно, не о том я. Война кончилась, за что-то награждали, за что-то осуждали. Грехи трудом надо отрабатывать. Что умеешь? – щурясь от дыма изучающе смотрел на него начальник кадров. – Что надо, то и буду делать. Вообще я зоотехник, работал и шофером и трактористом. – Давай документы. – В райцентре у начальства остались, вот в описи указано что у меня есть. – Угу, – гукнул начальник. – В гараж разнорабочим пока пойдешь. – Что ж, пойду, – пожал плечами Максим. – И вот что, Цынгиляев, будешь волынить, с метлой и лопатой всю жизнь будешь работать. Понятно? – Понятно. Можно вопрос? – Можно. – Как с семьей восстановиться? Она у меня под Канском. – Это не ко мне. Это к парторгу и участковому. Все, завтра в 7 утра на наряд в гараж. – и он подал ему записку. – Хорошо, буду, – и он вышел. Невдалеке он увидел магазин, у которого толпился народ. Магазин был закрыт, ждали привоз хлеба, но по местным Карточкам. Карточек у Максима не было. В столовой утренняя кормежка прошла, но за деньги кое-что можно было взять, но все продукты закончились. Пожилая повариха, отскабливая от котла пригоревшую вермишель, сказала: – Погоди несколько минут. Чем-нибудь накормлю. –Вы знаете, мне бы с собой. Повариха долго смотрела на него, потом выдернула из картонного ящика кусок плотной бумаги и сделав кулек нагребла в него прямо пятерней кусков подгорелой вермишели. – Вот все, что могу, и то тебе сегодня просто повезло. – Спасибо большое – заулыбался он. – А тебя-то сюда за что? – А наверное за то же, за что детей и стариков, – враз посерьезнел Мукубен. – Ладно, все хорошо. До свидания! И он пошагал к своей избе, не зная, что там и кто. Еще на подходе к избе он увидел небольшой дымок, около двух сидящих женщин в нескольких метрах от двери. Подойдя ближе, он увидел небольшой костер между камнями, на которых стояло ведро. Женщины оказались старухами с трубками во рту. Одна из них длинной палкой помешивала что-то в ведре, подкладывала в костер маленькие ветки. Максим хищно принюхивался, пытаясь определить что же они варят? Наконец еле заметный ветерок потянул в его сторону и до него донесся запах варева. Что-то мясное, с щавелем. Ух, ты! Почти махан варят. Со вчерашнего дня его желудок был пуст. В вещмешке как слиток золота он берег закаменевшую булку хлеба и банку тушенки. Эти продукты ему выдали на пятидневное питание в дороге, при освобождении из Широковского лагеря. Но в дороге он оказался уже целую неделю, питался как придется. Больше спал. А продукты берег для встречи с семьей. Не судьба. И вот только тут он ощутил страшный голод. Его замутило, затошнило и он едва не упал, успев ухватиться за жердину изгороди. Так и стоял он облокотившись на жердину, поспешно приходя в себя. А потом уже просто стоял и наблюдал за действием старух и изредка подбегающих к костру ребятишек. Он разглядывал ветхую избенку с прохудившейся крышей из дранки, обомшелую и очевидно очень старую. Покосившийся сарай из дранки очевидно тоже входил во владение этого подворья. Дальше косогор спускался к речке, откуда слышался галдеж ребятишек. Очевидно купались. День был жаркий, время было обеденное. Так и стоял Максим не решаясь подойти к избенке, пока его не увидел калмычонок лет семи. Он оторопело уставился на него, потом подбежал к одной из старух, похлопал ее по плечу и показав не Максима, стремглав кинулся в избу с криком: Нааран! Хэлэх! Хальмт дээч! Нааран! (Сюда! Смотреть! Калмыцкий воин! Сюда!) Почти сразу из избы выскочили несколько калмычат разного возраста и уставились на Максима. Впереди всех стоял малыш, и показывая на него пальцем, что-то говорил. Повернулись в его сторону и поднялись с чурбачков старухи и тоже выжидательно смотрели. Максим встряхнул вещмешок на плече и пошел к ним. Мендуть! Би Мукубен, тадн нацх, абх (Здравствуйте, я Мукубен, ваш дядя!) – Пее, пее! (ай-ой! Ай-ой!) Сен! Сэнер! (Хорошо! Хорошо!)Дядя с войны приехал! – радостно прыгали ребятишки. От кучки ребятишек отделился самый рослый, лет 14-15. Смотри, сколько у него медалей! Он храбрый и сильный! И шагнул навстречу Мукубену:Би Мутул! (Я Мутул!) Я и по-русски могу говорить. – Ну здравствуй, молодец! – и Максим обнял его. – А это наши бабушки. – Алтма, Алтана – поклонились старухи, сложив руки лодочкой у лица. Максим внимательно разглядывал их. Старухи как две капли воды были похожи друг на друга. Они рассмеялись, показывая друг на друга двумя пальцами. – Двойняшки-сестры, – догадался он. Обнимая всех ребятишек, обступивших его, он отвечал налево и направо на вопросы детишек. – А где ты будешь жить? А у нас спать тебе негде, – тут же заявили пацаны. – А что у тебя в мешке? А ты нам дашь? – А тебя сразу узнала, что ты наш дядя! – заявил тот малыш, который первый увидел Максима.