Смотря, как обычно тут резонируют, в чьих руках наука?..

Но – но почему все – все! – изобретения и открытия прежде всего – для уничтожения… подробных изобретателям?..

Вот тот – между прочим – ди-на-мит…

Динамит и есть динамит – чтобы быть в руках дьявола.

–– Изобретатель суть кормилец дьявола.

…И тут всё вспоминались те морщинки женские…

Продолжительность та – сулят мне, мужчине, – всего-то семьдесят с чем-то годков, а по моей стране – и того меньше… Самой продолжительной на планете жительнице – ну, в два раза больше: на то она, мол, и ела только сырые фрукты и овощи.

Статистика – да и всё…

А вот корабль есть некий, якобы, в нейтральных, конечно, водах: так на нём богатые знаниями и всем, разумеется, прочим ищут… эликсир бессмертия…

Сама информация эта – истинно для падения духом!..

Жизнь настолько кратка, что – при соображении о её краткости – она есть попросту… обман. А обман и есть обман: он есть там, где он осознан: налицо его замысел, налицо и его разоблачение.

Одно в утешение – помнить: «Не упади…»

Да, да! – Этот обман – не из моего Проекта.

Из дьявольского.

Рассуждения мои мучительные теперешние – неизбежные и неминуемые…

…А может быть встреча с нею, именно с нею – и вовсе грёза?!..

В моём возрасте-то – в возрасте предувядания.

В самом деле: как теперь жить? – Просто смотреть на своё увядание?.. бороться с ним?.. яд принять?.. путешествовать?..

И – чую, чую…

Чудится мне в ней, в ней, в женщине в этой самой, почему-то – как бы некий иной, иной вариант…

-– Она тебе нравится… нравится…

Это слово… какое-то не такое…

Или – нужно слово другое…

–– Надо идти, идти надо.

В каком, на этот раз, смысле?..

То есть – сегодня!

Объяснять ли, почему?..

…Идти в тот же день, сразу, вчера, было бы глупо.

Объяснять ли, почему?..

А пропустить хотя бы день – значит, выказать своё отношение как терпеливое, рядовое…

Неужели я это всё сейчас не вспоминаю… а в самом деле… по данному-то поводу!.. хоть немного страдаю?..

…Да-да, я слегка испуганно нов и слегка радостно беззащитен!

И всё пространство вокруг словно бы стало пахнуть юностью.

Помню – отроческая миновала самоокликнутость… сосредоточенность… замкнутость…

Молодая наступила, пусть неопытная, самодостаточность.

Для всех-то она – просто моя задумчивость, что ли.

Друзья мои – мне: ну, что, мол, пойдём к девкам, «к бабам».

Я им – совершенно искренно:

–– Настроения нет.

Один от такого сообщения, на миг закостенев, теряется, другой – хохочет как на что-то остроумное.

А ведь «нет настроения» значит – есть какое-то другое настроение.

Есть настрой.

То есть – состояние.

Моё состояние и есть моё настроение.

…И что же.

Мы, мальчишки-дружки, за деревней в густых кустах, над речкой, копали землянку.

Зачем?..

Для самостоятельности.

И говорить, и ощущать одиночество…

Курить, девок водить…

Но вскоре окончили школу, ушли в армию, а после – поразъехались, переженились… главное же – стали носить на себе… каждый свою «землянку».

То же вышло и с армейскими друзьями.

То же потом – с университетскими…

Нет! Не могу больше…

Надо идти, надо идти!

За всё время магазинной заварухи… истории! истории!.. она сказала… произнесла! произнесла!.. о себе самой – только лишь: «Я за неё…»

Почему-то чувствуется, что, сообщая это, она была… подлинно откровенна!..

Ведь там была пауза: «Я… за неё…»

Тут я вдруг подумал… о возможности трусости…

Нет, я сам себе буду попросту скучен!

И стал ждать – к концу бы её работы – вечера.

И стал вечера – ждать.

То есть – смотрел то в одно окно, то в другое.

То подолгу стоял перед книжным стеллажом.

…Само обитание в комнате книг есть воздух!

И они все, даже нечитанные, сами собою – вошли в меня.