С обедом было ещё занятнее. Баландёр таскал два бидона с кашей и два ведра: одно с жиденьким чаем, другое с кипятком. Сотрудник открывал кормушку на двери-тормозах. Зэки из камеры подставляли свои алюминиевые миски (шлёмки), а баландёр большим половником черпал немного каши, потом окунал его в ведро с кипятком и выливал зэку в шлёмку. Эта каша, разбавленная кипятком, напоминала похлёбку и называлась «первое». Тем, кому по медицинским показаниям (дефицит веса, ВИЧ, тубинфицирование и пр.) полагалось усиленное питание – «диета», шнырь черпал кашу из другого бидона и добавлял также воды. Каша была не лучше, просто из другой крупы. Затем он наливал половником чай в подставленные через кормушку кружки (кругали) и уходил к соседней камере.

Минут через десять он возвращался и кричал: «Второе!». Процедура повторяла предыдущую с двумя отличиями. Во-первых, кипяток в кашу уже не подмешивали. Во-вторых, тем, кто питался по общей норме, накладывали одним шлепком каши из второго бидона, а «диетчикам», наоборот, из первого.

Выходило так. У «общей нормы» на первое был, например, пшённый суп, на второе – перловая каша. У «диетчиков» на первое – перловый суп, на второе – пшённая каша…

Хлеб – история отдельная. Его разносили до баланды по два куска: чёрный и белый. Отличить их было возможно не всегда: оба грязно-серого цвета с обожжённой, местами обугленной коркой и полупропечённым тестом вместо мякиша. В пищу такой хлеб был непригоден.

Зимой «рацион» резко менялся. Дешёвые крупы заменяла кислая капуста и, что никак не лучше, сушёный картофель.

Капуста была именно кислой, а не квашеной. Даже не кислой, а прокисшей, перебродившей, с запахом то ли ацетона, то ли перегара, то ли пьяной блевотины. Подавали её в варёном виде, но она даже в миске продолжала пузыриться, бродить, выделяя пену с разноцветными, словно мыльными, пузырями.

Варёные брусочки сушёного картофеля имели аппетитный вид. И баландёры называли их чипсами. Похожи они были на аккуратно поджаренный картофель, типа фри, а по вкусу напоминали обойный клей. Хотя это чисто моё предположение, клейстер и бустилат я не пробовал. Но почему-то у меня такое впечатление сложилось. Как бы ни пытался доработать их и получить что-то съедобное: добавлял в салаты, заливал кетчупом или майонезом, ничего хорошего не выходило – их омерзительный вкус только отравлял другие продукты.

Зэки, занимавшиеся на воле охотой, опознали в этих «чипсах» зимнюю подкормку для кабанов и прочей лесной живности, которую егеря рассыпают по лесам. Поэтому за этим «блюдом» увязались ещё названия: «лосиный корм», "лосина", "лосятина" и т.п.

В больших регионах обычно функционируют от трёх до пяти следственных изоляторов, иногда и более. Самые крупные располагаются в региональных центрах. Их называют «централами».

Сейчас это слово употребляют без разбора, именуя им все СИЗО, включая малокомплектные, расположенные в глухой провинциальной глубинке.

Это, конечно, один из примеров профанации. Смысл слова заключён в его корне – изначально централами или централками называли только центральные тюрьмы для осуждённых заключённых. Там отбывали наказание, а не бултыхались под следствием.

– Где отбывал?

– На Владимирском централе!

– Ого! Красавчик! А ты?

– В Москве, на централке…

– Ай, красавелла!

Для зэка это было неким предметом для гордости. Такое "почётное" испытание придавало ему форсу, добавляло авторитета. Отстрадал, значит, по полной. Нужду познал.

А сейчас… Просидит два-три месяца под следствием в саратовском или ещё каком-нибудь мухосранском СИЗО на колбасе и пирожках из домашних передачек, получит условный срок и ходит – кичится: