«Ну вот и хорошо, вот и все, ты теперь успокоишься, все кончилось, все прошло, все хорошо… Ты знаешь, я три раза сегодня кончила под тобой, никогда такого еще не было».

«Это потому что по заднице получила?»

«Нет… не знаю… хотя… я думаю… Скажи, что не будешь злиться».

«Не буду. Говори».

«Когда ты меня сейчас своим бычачьим… это… ну, наказывал… у меня в голове картинки всякие выскакивали… я и не думала об этом… они сами… не будешь злиться?»

«Ну нет, я же сказал, говори, мы же всегда правду друг другу говорим».

«Нууу… вот ты мне так засадишь по самое нимагу, а в голове картинка появляется: я в подвале, а он мне пером там водит, и ты входишь. Такой стыд нападает, аж ужас просто, и я сразу кончаю! Не злишься? Ну я не виновата, Мишка, я об этом и не думала, оно само. Ты меня будешь теперь любить?»

«Ох и сучка ты моя любимая. Ну что с тобой делать. Будем любить тебя по-всякому».

«Да знаю я твое по-всякому. Это куда? Опять в попу, да?»

«Ну согласись, что с тебя бонус за сегодня».

«Да я согласна. Сейчас уже? Идти в ванную?»

«Да погоди, пошли на террасе посидим, остынем. Курить охота».

«Ну пошли. Где это мой халат».

«Не нужно халат. Так пошли».

«Так я же вся в твоей… теку просто. Как Снегурочка».

«Не страшно. Посидим на газоне. Удобришь почву».

«И мы будем голые там сидеть?! Там же даже забора нет. А если пройдет кто?! А я вся…».

«Ну опять от стыда кончишь. Пошли, Бельчонок, пошли, маленькая».

«Ну пошли, что с тобой делать. И ошейник не снимать?»

«А как тебе хочется?»

«Нууу… мне хочется, чтоб все знали, что я твоя. Хотя это стыдно так ходить. Я бы умерла наверно, если б меня так увидели».

«Так мы и не идем никуда. Просто посидим».

«А скажи честно. Скажешь?»

«Скажу. Что».

«А ты хотел бы, чтобы меня так кто-нибудь увидел?»

«Честно?»

«Честно».

«Хотел бы».

«Так ты меня совсем и не ревнуешь!!!»

«Ну что ты, маленькая. Ну так, теоретически хочется немножко. А показать – ни в жисть».

«А зачем тебе это?»

«Нууу… погордиться чуть-чуть».

«Чем?!»

«Тобой».

«Как это».

«Ну вот идем мы с тобой, одетые, рядом. Может, мы и не спим вместе, никто не знает. Никто и представить не может, что ты делаешь. А хочется, чтобы знали. Знали и завидовали».

«Так может ты меня немножечко люуубишь?!»

«Ну конечно, моя хорошая».

«Правда?!»

«Правда».

«Мишка».

«Что».

«Щелкни меня сейчас. Как ты хочешь. На траве. Только я глаза закрою».

«Серьезно?!»

«Ну да. Вот поедешь куда-нибудь в командировку… далеко-далеко… где меня никто не знает… и никогда не узнает… и погордишься немножко. Только дома – ни-ни!!! Никому!»

«Ладно, Бельчонок. Раздвинешь ножки?»

«Ну это уже вообще стыдоба будет ужаснючая!!! И так я вся в твоей…».

«Семь бед – один ответ. Ты же глаза закроешь».

«А ты меня потом не брооосишь?!»

«Да никада!»

«Ну лааадно… Давай».

Белка сошла с террасы, села на газон, оперлась на локти, откинула назад голову с закрытыми глазами и медленно раздвинула ноги. Михаил поймал ее в кадр, проверил, стоит ли вспышка на автомате, поискал пальцем на экране кнопку с пиктограммой фотоаппарата и услышал сзади легкий шорох шагов; девушка вскинула голову, глаза ее расширились от ужаса, он клацнул спуск, Белка вскочила и бросилась в номер, он клацнул еще раз вдогонку и сам в два прыжка оказался на террасе. Он вошел в номер: Белка, как была голая, прыгала на кровати, щеки ее пламенели.

«Он меня видел?! Видел?»

«Почему ты думаешь, что это был он. Или тебе так хочется».

«Ну Мииишка!!! Я и так щас умру от стыда!»

«Ну да, умрешь. Ты у меня еще та развратница. Признавайся».

«Ну в чем?!»

«Писюнчик мокрый? А ну иди сюда. Ну конечно. Кто бы сомневался. А ну ложись быстро, раздвигай ноги, попробуем тебя, посмотрим, какой твой стыд на вкус».