У Гены было 105 общих (по 48 страниц каждая) мелко исписанных тетрадей в чёрной обложке под кожу. Все они были аккуратно сложены на двух полках шкафа в нашей комнате. В этих тетрадях Геной были тщательно законспектированы все известные на то время работы Ленина, а также почти все труды Маркса и основные творения Энгельса. На верхней полке возвышенно расположились 55 тетрадей, соответствующих 55 томам полного собрания сочинений Ленина, а на нижней – остальные 50, соответствующие 50 томам полного собрания сочинений Маркса и Энгельса. Как правило, перед обедом Гена имел серьёзные угрызения совести перед товарищем Марксом и особо серьёзные – перед товарищем Энгельсом, из-за того, что не сумел закончить свой фундаментальный труд по полному конспектированию их трудов до начала учебного года в университете.

Он, как и Владимир Ильич перед выступлением на заводе Михельсона, всегда ходил в белой сорочке, в кепке, без шарфа и при очень узком чёрном галстуке. В начале ноября Гена подхватил воспаление лёгких, попал в больницу и больше в университет не вернулся. С тех пор я никогда в жизни его не видел. Несколько лет спустя, щёлкая кедровые орешки с друзьями в телевизионной комнате общежития, я мельком увидел в новостях блондина в рядах колумбийской революционной бригады. На мгновение мне показалось, что это был Гена.

Юра Орешников – из пролетариев и после армии. Служил в караульных войсках. Его окружали столбы и столбики, на которых висела колючая проволока. Возможно, поэтому он решил написать формулу траектории тени конца столба. С задачей не справился, хотя работал над ней круглосуточно. К концу декабря ему стало ясно, что ни один зачёт он не сдаст, как и ни один экзамен. Как-то по-другому он представлял себе процесс написания формул вообще и тени конца столба в частности. Не дожидаясь сессии, вернулся на родной Сахалин, где охотно занялся каким-то видом простого пролетарского труда.

Боря Шапиро, как я уже писал, из Средней Азии, поэтому был скрытен и утончён, как весь Восток. Но мне с ним было хорошо, мы нашли много общих тем. Боря тоже немного баловался в прошлом малярничаньем. Правда, это никогда не было его основным занятием: с доходом в семье Бори было всё в порядке. Просто папа Бори хотел, чтобы у сына за плечами была хоть одна профессия обычных, простых людей. Параллельно Боря посещал элитную музыкальную школу для детей баев, где выучился играть на аккордеоне не хуже черновицкого музыканта-виртуоза Яши Табачника.

Когда подошло время оканчивать среднюю школу, оказалось, что Боря тянет на золотую медаль. Он её и получил. Поэтому приехал учиться в Новосибирск, считавшийся одной из ведущих кузниц научных кадров большой страны. У Бори был только один недостаток. И я неоднократно по-дружески указывал Боре на него. Боря был неоправданно и опрометчиво влюбчив. Прямо в разгар первого семестра он влюбился в какую-то очевидную дуру из местного педучилища и пропал на несколько недель. Потом Боре пришлось пять месяцев догонять курс. Теперь Боря – большой учёный, визионер и гуманист, живёт в Калифорнии.

Витя Кружков был родом из глухого сибирского посёлка. Он имел феноменальную память и запас сала на весь семестр. С Витей мы подружились сразу, у нас было много общего. Со временем общим стало и его сало.

Я всегда видел черновицкого человека издалека и мог с таковым договориться обо всём: мы же понимаем друг друга даже без слов. Оказывается, что этот закон почти линейно трансформируется на множество глухих сибирских посёлков. Витя Кружков на картошке в Морозове с лёгкостью черновицкого экспедитора договорился с их бригадиром – и тот выслал Вите в наше общежитие целый грузовик с картошкой.