Может показаться, что на всё это ушло много времени. Совсем нет. Всё приходилось делать быстро, не обращая внимания на детали, размеры, расцветку и прочее. Ни на что не было достаточно времени, всё бегом. Оказалось, что носки, например, сохнут быстро, а вот трусы – нет. Поэтому частенько приходилось надевать их недосушенными и бежать на лекции. Расстояние от общаги до универа пробегалось быстрее в невысохших трусах.

Совершенно не было времени оглядеться, хорошо познакомиться друг с другом, просто поговорить о первых впечатлениях, помечтать о звёздах или о красивых девушках, которых мы в изобилии видели совсем недавно на абитуре. Что характерно, редко мечталось о вкусной или здоровой пище, о еде. Довольствовались малым, тем, что было в столовых и буфетах родного вуза. Из еды никто не делал культа: что попадалось под руку, то и ели. Исключением была жареная картошка по воскресеньям.

В универе все делалось бегом. Все бегут. Марафон постоянный и интенсивный. Тетради в портфеле, портфель в руках, кусок хлеба в кармане, ушанка на голове. По этажам и аудиториям. Профессора шутят – мы смеёмся. Профессора говорят серьезно или пугают – мы плачем. К ритму привыкли, хотя он был мучительно быстрым, а в первом семестре – особенно изнуряющим. Шесть дней в неделю с утра до обеда три пары лекций, итого шесть академических часов в день, 36 часов в неделю. Каждый день после обеда семинары и лабораторные, с лекциями вместе – 52 часа в неделю. В воскресенье выходной, но так много нужно сделать! И прежде всего – выспаться и наесться вдоволь жареной картошки.

Я счастлив и полон энергии. 90% студентов работают не меньше меня, но не больше меня. Мы просто на абсолютном максимуме возможностей и сил. 5% студентов ночью продолжают рабочий день на почте после закрытия библиотеки. Я, конечно, среди них. Один из нас, но не с нашего курса, на почте учит английский язык. Каждый день по 300 слов. Планировал навести порядок в британской энциклопедии до окончания учёбы в универе. Однако на третий день изучения английского его голова стала красной, а на пятый день волосы начали клочьями падать на стол, как листья в осеннем парке. Перегрев вышел.

Первое, что сразу отсекло от воспоминаний или каких-то сравнений со школой: тут нет уроков по 45 минут. Тут пары: лекции, семинары, лабораторные занятия. Поражал воображение своей непостижимостью неслыханный раньше термин «коллоквиум». Такие занятия периодически устраивались, и их отличие от семинаров я так и не понял до сих пор.

Сразу сразила напыщенность, фундаментальность и величественность названий курсов. «Математический анализ» – песня. Раньше я слышал только об анализах крови, мочи или кала. А тут – математический. Таинственно и умно. Но красиво даже короткое: «матанализ». Правда, скоро для некоторых студентов оказалось, что мат идет хорошо, а вот анализ похуже.

На первых лекциях поначалу царила атмосфера внимательной бессмысленности. Была даже паника от того, что ничего не понятно. Привыкали к преподавателям. Один мямлит – и не понимаешь ничего, другой бубнит – и ничего не слышно, а третий говорит о чём угодно, но не о том, что хочешь услышать и понять.

Учились конспектировать. Это отдельная тема и целое искусство. Сродни живописи или поэзии. Всё же живописи намного больше, чем поэзии. Качество конспекта определял, разумеется, лектор. Он мог говорить медленно или быстро, понятно или напыщенно. Иногда он обижался на нашу просьбу говорить медленнее, так как мы не успевали записывать. Но, в конечном итоге, побороли и эту проблему. Из списка конспектируемых сразу отсеялось несколько преподавателей, конспектировать которых признали бессмысленным и даже вредным. Их просто учтиво выслушивали. Остальных конспектировали.