Я криво заулыбалась. Пусть всего лишь на миг, хоть на долю секунды, откроют блоки на руках, уничтожу всех, кто ко мне прикоснется.
Обвинитель все-таки переспросил:
– Любава, вы можете убедить судящих, что принц Синарьен все еще жив?
Глава 3
Любава
Я представила, что мне придется снимать платье, оголять грудь, всем показывать истинную метку, что не принадлежит Энтару, а потом терпеть бесконечные проверки архимагов. Да и не уверена, что без близости принца стигма вообще раскроется, а если это не произойдет – все бессмысленно. Дернулась от отвращения и злости. Покушение на ин-тэ карается, я ничего не докажу лишним унижением. Эти идиоты не разберутся, что рисунок на моей коже – парная метка, если та не оживет. И как доказать, что стигма именно к Синарьену привязана? Скажут, что это самый обычный нательный узор тушью, или я с каким-то иномирцем давно обручена, а сейчас пытаюсь продлить себе жизнь.
Даже если спляшу голышом, сияя пионом стигмы, все равно останусь виноватой. Трижды. За нарушение обета академии, ведь сбежала с территории кампуса без заключения договора с работодателем или избранником. За применение магии на балу. А еще за возможную смерть Синара. Что они там мне еще инкриминировали? Воровство? Порчу королевского имущества?
– Любава, у вас есть доказательства? Не уклоняйтесь от ответа перед верховным судящим и королевским советом, – надавил голосом обвиняющий.
Я бросила уничтожающий взгляд в ужасно поседевшего за эти месяцы короля и жестко произнесла:
– Нет. Никаких доказательств и свидетелей нет. И не будет. Только мои слова.
Дэкус ин-тэй нахмурился еще больше, снова дернулся, но не встал, только сжал челюсти так, что желваки задергались под густой бородой, а на бледной коже щек выступили пятна.
Обвинитель постоял напротив меня, почесал лысое темечко кривым пальцем, а затем отошел к восседающему на трибуне верховному судящему, похожему на черный гриб в своей мантии. Они долгое время приглушенно о чем-то беседовали, после чего мужичок с плешью обернулся к королю и выжидающе замер.
Я поняла, что мое время пришло.
Сжала пальцы до резкой боли, но не опустила взгляд – смотрела на правителя и, дождавшись его кивка в сторону обвинителя, снова усмехнулась.
Он не представляет, что сейчас произошло. Но пусть… я не могу так дальше жить.
Десятки дней в тесной грязной темнице забрали силы до последней капли. Стражи не смели трогать меня, как женщину, хотя и облизывались, будто шакалы. Зато избивали исподтишка. Не сильно, чтобы знала свое место и не сдыхала. Раз в день приносили похлебку, больше похожую на рвоту, и кружку мутной вонючей воды. В довесок подбрасывали несколько тычков в живот, лишающих меня и без того слабого аппетита, и щедро дарили пощечин, разрывающих нежную кожу. Наверное, это был чей-то приказ – издеваться надо мной до изнеможения и уродовать, потому что каждый приходящий страж повторял действия предыдущего. Но никакие побои после двух встреч с Ульвазом мне не страшны, и я все стойко вытерпела.
Они явно пытались сломить мою волю, лишить достоинства и заставить говорить. Но я упрямо молчала. Ни один архимаг, высший или вояка не вытянул из меня и слова, где я была все это время и с кем.
А позже пришел Патроун.
Я ждала его, потому что после Темного измерения моя память частично восстановилась. Именно это я хотела рассказать Синарьену на Новогодье, но не успела.
Я вспомнила, как ректор с королем уничтожили мою жизнь. И разрушили наше с принцем счастье.
– Любава, – Патроун, осторожно приподняв длинные полы мятого балахона цвета светлой горчицы, смело ступил в камеру. Другие приходящие не были так отчаянны, оставались за границей защитного блока. Они боялись – я чувствовала дрожь их бренных тел и видела страх в бегающих глазах.