– Считаете меня не правым? – почему-то переходит на «вы».

– И с чего бы вам было интересно мое мнение? Хотите уволить, увольняйте, не надо меня мордой в грязь тыкать.

Он щурится, словно пытается что-то рассмотреть там, за пеленой праведного гнева, которой меня накрыло с головой.

– И все же, – произносит он.

– Вы не сможете защитить ее, поселив в высокой башне. У половины моих знакомых нет мозгов и ничего, живут себе припеваючи. А вы убедили свою дочь, что она урод, – голос проваливается и сипнет, щеки вспыхивают лихорадочный румянцем. Ничего не могу с собой поделать, опускаю глаза. В голове шумит так, что мне приходится напрягать слух, чтобы не пропустить ответ Вознесенского, но он молчит.

– Свободна, – это короткое без какой бы то ни было эмоциональной окраски слово обдает меня с головы до ног ведром ледяной воды. Я больше не смею даже смотреть на него, кажется, что глаза горят так же, как мое лицо и грудь. Стараюсь уйти с достоинством, но буквально вскакиваю на ноги и пулей вылетаю в коридор и, не останавливаясь, иду к выходу.

– Эй, – почти в дверях меня окликает Ксюша. Она стоит на верху уходящей полукругом на второй этаж белоснежной лестницы. – Не переживай, он отойдет, – сообщает она, медленно спускаясь. – Я про папу. Иногда он бывает невыносимым, но на самом деле он очень нежный, – улыбается она.

– Это хорошо, – с притворным облегчением вздыхаю, скорее, чтобы польстить ее заботе. Она еще не знает, что я нахамила ему и, похоже, вылетела с работы.

– Спасибо тебе, – Ксеня так искренне улыбается, что я тут же забываю, что передо мной дочка Вознесенского.

– А не хочешь пойти завтра вечером в клуб? – предлагаю я, вспомнив приглашение Кируси. Эта мысль кажется мне классной. Кира займется своим Кириллом, а мне будет не так скучно одной. Да и хороший повод показать Ксюше, что есть жизнь и за стенами ее башни. Тем более сейчас, когда меня со свистом выставили на улицу.

Ксюша молчит, но по выражению ее лица я вижу, что очень хочет согласиться.

– Эй, просто клуб. Потанцуем, оттянемся, – добавляю я, чтобы окончательно убедить ее.

– А во сколько?

– В девять в «Седьмом небе». Да, не центр, но там классно. Адрес я тебе скину. Только телефон свой продиктуй, – я с готовностью достаю из кармана джинсов сотовый.

Еду домой, а из головы не идет странное и одновременно страшное слово «папа» – сказанное Ксюшей. Я думала, что только мой отец – папа. А Игорь Вознесенский – убийца. Но какое-то навязчивое, как камушек в кроссовке, сомнение уже пролезло в мои мысли. Делаю музыку в машине погромче, но это не помогает. В ладонях, что крепко держат руль, снова возникает ощущение его сильных рук, и я начинаю злиться. Колочу руками по рулю, рычу, вроде помогает, но ненадолго. Все ночь мне снится кошмар: я сижу на коленях у папы и рассказываю ему об учебе. Вдруг поднимаю глаза, а это не отец, а Игорь. Я хочу вскочить на ноги, но не могу пошевелиться. Все вокруг растворяется в глубине его серых глаз. И я тоже.

Рывком сажусь на кровати. С колотящимся в горле сердцем, сижу какое-то время, пока не прихожу в себя.

За завтраком запиваю послевкусие от вчерашнего фиаско горячим ароматным капучино с корицей. С моим неумением держать язык за зубами, план изначально был обречен на провал. Утешение такое себе, совсем не помогает от душевных терзаний. Но внутри меня теплится эгоистичное, даже злорадное наслаждение от мысли, что я высказала все это ему в глаза. Не хочу сейчас думать, насколько все плохо и удастся ли мне вообще хоть когда-нибудь осуществить свой план, поэтому быстро допиваю кофе, доедаю яичницу и иду в универ. В обед снова лекции поставили, и если раньше учеба по субботам вызывала мое «фууу», то сейчас это прекрасный повод отвлечься.