Феликс Осипович Митрофанов проснулся в своей постели раньше будильника. Он понял, что не хочет идти сегодня на работу, и впервые в жизни не боялся нагоняя за прогул, даже за прогул втихаря. Ему было все равно, так если бы полный шприц новокаина торчал из сердца и некая упорная рука давила на поршень.

Он посмотрел в занавешенное окно, убедился, что солнца не видно, дело было даже не в солнце, а просто в бесцельности действий. Любой наклон или поворот головы был абсолютно лишен всякого смысла, но даже это не пугало Феликса Осиповича.

Он был примерным гражданином – платил налоги, жил как все, работал от звонка до звонка и ни разу его не посещали предательские мысли о том, что работа могла бы приносить удовольствие, а физический труд носить осмысленный характер. Митрофанов был холостяком не идейным, не случайным, а просто холостяком, как бывают просто рыжими или брюнетами, если бы чья-то воля поселила с ним женщину и указала на обязанности, она стала бы женой.

Феликс Осипович Митрофанов захотел провести весь этот день в постели. У него было пусто на душе, но начинался день, и для начала надо было соврать.

Он лениво размышлял, хватятся ли его на работе, позвонят, спросят, и как это приятно, что кто-то забеспокоится или он кому-то понадобится. А если никто не хватится его, то и ладно, хотя это, конечно, не так приятно. Но для начала надо было придумать ложь поубедительнее для начальства, он заложил руки за голову и мечтательно посмотрел на потолок. Кроме тривиальной лжи не выходило ничего путного. Митрофанов перевернулся на правый бок и перестал об этом думать; в конце концов, он может просто игнорировать звонки. Его абсолютно не волновала эта опасная игра на грани фола. Он мог позвонить сам, но это была наименее приятная из всех вещей.

После часа бесплодного валяния в постели Феликс Осипович встал и уже потянулся за одеждой, но руку его остановила мысль о том, что сегодня можно позволить себе непозволительную в рабочие дни роскошь. Он надел домашний махровый халат, затянул пояс и пошел на кухню завтракать.

Митрофанов, проходя в ванную, взглянул на себя в зеркало: то, что он делал каждое утро, но теперь он рассматривал себя задумчиво и долго, в другие дни хватало беглого осмотра. Он был низок и сбит, на голове красовался широкий блин лысины, обрамленной по краям черными с проседью волосами. Феликс Осипович оглядел свои мешки под глазами и подумал что, наверное, именно в них складывают недоспанные часы про запас, и с годами их становится все больше. Он повернулся боком, осмотрел свой живот, оперся руками о борта раковины и взглянул исподлобья. Выковырял пару сонок из уголков глаз, умылся и почистил зубы. От этих привычек было не отбиться даже в такой день, они были заасфальтированы в его еще молодую голову. А теперь на ней мало волос, проглядывает седина, но эти привычки сидят прочно.

Завтракал он долго, неторопливо, наслаждаясь яичницей с помидорами и хлебом, понимая, что, наверное, только сейчас чувствует вкус этого традиционного утреннего блюда.

«Жаль», – подумал он. Но что, собственно, ему было жаль, он вряд ли мог объяснить. Ему смутно было жаль всего, всего, что его окружало и, конечно же, себя и свою жизнь. Эта жалость была какой-то бессознательной, сродни боли, пока боль чувствуется в боку – бок болит.

После завтрака он остановился посреди комнаты и перед ним встал вопрос – а что же дальше?

Митрофанов взглянул на часы, но само время его не интересовало. Что же он на самом деле хочет? Как надо отдыхать в такие дни, он не знал. Феликс Осипович понимал, что особых желаний у него нет.