Распахнулась дверь, вошёл невысокий жилистый Леонов с кожаной папкой подмышкой, за ним – товарищи Горячева по скорбному восхождению. Сели молча на кровати. Костя раскрыл папку, стал выкладывать на стол документы:

– Так, паспорт… альпинистская книжка, свидетельство о… значит, свидетельство. Та-ак… Коля, Коль, возьми себя в руки, послушай, это надо. Директор лагеря собирается ехать – заказывать цинковый гроб и договариваться с «Аэрофлотом»…

– Не надо, скажи ему.

– Не-е понял! А родственники?…

– Она детдомовка. Пускай здесь и похоронят. Если можно, конечно…

Леонов помолчал, постучал пальцами по столу, обдумывая что-то, потом встал:

– Ладно, схожу к Машкову, он сейчас как раз здесь. Если он поможет – будь по-твоему.

Николай кивнул: «Давай».

Когда Костя ушёл, ребята подсели к нему. Виталик молча разлил оставшуюся водку в извлечённые из рюкзаков кружки, Николаю налил в пиалу. Встали, помолчали, выпили не чокаясь. Пустую бутылку поставили на пол – примета: пустая посуда на столе – к неприятности или к несчастью. Горячев машинально отметил этот жест Виталика, подумал: уж сегодня-то на такую примету можно бы и плюнуть: хуже того, что уже случилось, не случится.

Постучав, вошёл высокий, крепко скроенный человек в белой рубахе, шортах и тапочках-стланцах на босу ногу. Седая курчавая шевелюра, такого же цвета шкиперская бородка, умные серые глаза. С порога представился:

– Владимир Сергеевич Машков. Прошу прощения, кто из вас Николай Горячев? Пройдёмте в административное здание, там есть телефон.

Когда они вышли, Виталик и Серёга стали обсуждать возможности «Сергеича» в решении выпавшей на него нелёгкой задачи.

– У Люськи ж ни прописки тут, ни родственников. И вообще, это другая республика.

– Да ладно тебе! Сергеича тут каждая собака знает.

– Если б ещё от собак что-то зависело…

– Республика другая, а страна-то одна. При чём тут – «республика»? А Сергеич когда на Фирновом плато обгорел, то ему не только душанбинцы помогали – со всей страны письма шли: в чём нуждается, что надо достать, какие лекарства? Посылки с облепиховым маслом, алтайское мумиё и прочие снадобьями присылали. Кстати, врачи тогда сказали, что он не выживет: слишком сильно обгорел. У них, у медиков, какая-то формула есть: площадь ожога в процентах плюс возраст – и сумма этих цифирей не должна превышать, по-моему, цифру девяносто. А у Сергеича было за сотню! Ты понял?…

– А что случилось-то?

– Да ты что, не знаешь?! Они стояли на Памирском Фирновом плато, высота 6 100, и в палатке рванул примус: пробка на заливной горловине подвела – резьба сносилась. Окатило горящим бензином. А на нём ещё и штаны из синтетики, в облипочку… Парни говорили, что он был похож на освежёванного лося, когда эти штаны по кусочкам отодрали вместе с кожей – голое мясо. До поляны Сулоева, куда вертолёт может сесть, – почти два километра по вертикали: как транспортировать? А Машков – он же сам врач. «Промедол есть? Колите. Я на своих ногах дойду». И дошёл, представляешь? Вкололи промедол, сделали «усы» из верёвки, чтоб сверху вдвоём страховать, – и вниз. Ребро «Буревестника» – пятая категория сложности, спускались по нему. Только по леднику его парни тащили, а так – сам шёл. – Сергей восхищенно цыкнул зубом.

Виталий покачал головой:

– Ни хре-ена себе, вот это мужи-ик! Живёшь и не знаешь, что рядом такие люди ходят… Так ты думаешь, он всё устроит?

– Самое первое – это захотеть помочь. А он уж стольким людям помог по всему Союзу… Так что сейчас ты видел живую легенду альпинизма, Виталик. Вспоминать потом будешь, мемуары напишешь.

Виталий потянулся к пластиковому пакету.