Видна уже была заснеженная площадка приземления, усеянная пятнами загасших куполов, четыре машины Газ-66 и один КрАЗ, стоящие в ряд, командирские уазики, группа людей около них, подальше – военный аэродром, откуда они взлетали.

Колька потянул левую группу строп, чтоб немного снесло в сторону, ибо в какой-то момент понял, что его уже несколько секунд несёт в аккурат над куполом Джиоева, и он, Николай Горячев, снижается чуть быстрее Князя.

– Князь, возьми правее! – крикнул он, продолжая выбирать левую группу строп.

– Что орёшь, слышу хорошо, – спокойно ответил Сашка, вытягивая правую группу строп. – Где ты, не вижу!

– Над тобой в самый раз, где ещё, – косясь на приближающийся княжий купол, Колька выбирал стропы, петля которых свисала уже у самого колена.

Он кинул взгляд вверх – ого! Его купол сильно перекосился, но влево он сдвинулся лишь на немного. Чаша купола Джиоева тоже накренилась – но в противоположную сторону. Заметил и другое: подошвы его сапог всё быстрее идут на сближение с упругой поверхностью Сашкиного купола.

– Саня, да тяни ж ты, едрёна маманя! – успел он крикнуть, как ноги стали погружаться, словно в мягкое тесто, в поверхность вздувшейся ткани. Он не расслышал, что ответил Джиоев, поскольку панический ужас отключил всякую его связь с миром.

…Уже потом, после армии, Николай иногда размышлял о таких феноменах, как скорость мысли, скорость возникающих в мозгу картин, различных моделей ситуаций, мгновенного выбора оптимальных решений. Тут даже слово «мгновенный», пожалуй, не подойдёт – срок длинноватый. Это «мгновение» надо раздробить ещё на сотню или тысячу составляющих. Где-то он прочёл описание эксперимента, проведённого со спящим человеком. Человек спит, а ему на лоб роняют с полуметровой высоты пару общих тетрадей. Разумеется, этот человек с перепугу сначала вскакивает, а затем рассказывает сон: идёт он с любимой девушкой по весенней улице, остро пахнет распускающимися клейкими листочками (он помнит эти подробности), они мило щебечут о том, о сём, она читает ему стихи Тарковского, после чего он замечает крадущегося сзади громилу, успевает заслонить собой любимую, но не успевает защититься сам – громила бьёт его кастетом прямо в лоб!.. Врач-психолог (или как там его называют) делает вывод, что этот протяжённый во времени сон мог присниться в отрезок (!) времени от касания тетрадки поверхности лба до выхода из состояния сна: то есть за тот срок, когда мозг получил сигнал, обработал его и дал команду «подъём!».

Кажется, так или ещё наукообразнее – Колька не запомнил. Зато сразу вспомнил все свои мысли и ощущения, когда он неизвестно сколько мгновений «гостил» на чужом куполе. С Сашкой они худо-бедно сошлись на том, что – не больше трёх-четырёх секунд.

…Оседая и заваливаясь на спину, он видел убелённую снегом землю, наезженные колеи, машины, купола, людей. Чувствовал мёрзлую упругость перкаля (правая рукавица слетела или он её для чего-то сбросил – уже не вспомнилось), видел, как начинает морщиться и загасать его купол. Он понимал, что секундное промедление будет стоить ему жизни: загасший купол парашюта стащит его с поверхности чужого и, перевитый спутанными стропами, уже не раскроется; что раскрыть запаску в этой ситуации вряд ли удастся. Он представил страшный удар своего тела о мёрзлую январскую землю. И одновременно соображал, что нужно делать, и, вполне осознанно, каким-то замысловатым перекатом, быстро-быстро суча ногами, скользнул влево, к краю.

Мелькнула, словно подвешенная на паутинках, напряжённая фигура Князя, всё ещё тянущего правую группу строп – и он сквозанул вниз, испытывая состояние, схожее с состоянием невесомости. Динамический удар был немного слабее, чем при раскрытии купола, но такое сравнение пришло уже на земле, а сейчас Колька, следя за быстро набегающей поверхностью заснеженного поля, возбуждённо и восторженно орал, вне себя от счастья, тем, кто уже прочно стоял на земле: