– Пятьдесят! – громко объявил полковник Борисюк.

«Хватит, – подумал Колька, – Сашка столько не вытянет». На всякий случай он сделал ещё два оборота. Спрыгнул с перекладины, протянул Джиоеву привязки.

– С-сыкатына ты, Миклован, – шепнул ему Сашка. – Это я тебе как ассэтынский коназ говорю…

– Талька сыпни на руки, потомок аланов, а то как у меня будет, – Горячев показал ему правую ладонь.

– До мозолей не успею – вот в чём дело, – так же тихо бормотнул Сашка. – Не пить мне сладкого вина в родном Цхинвали!.. – и поднял руку – сигнал готовности.

– К снаряду!

Колька пошёл к своим. Взводный и комбат сияли, жали руку. Успех подчинённого – успех и командира, это понятно.

– Пятнадцать, – вполголоса сказал кто-то.

Горячев обернулся. Сашка тяжело сделал шестнадцатый оборот, ещё тяжелее – семнадцатый, а после восемнадцатого загасил вращение и в висе освободился от привязок.

– Построиться!

Разобрались в две шеренги. Полковник Борисюк уже вписывал фамилию победителя в пустую строчку. Протянул грамоту комдиву.

– Смирно! Зачитываю: «В соревновании на звание лучшего специалиста среди сержантов в/ч (следовал номер дивизии) Почётной грамотой за первое место награждается гвардии сержант Горячев Николай Александрович». Дата сегодняшняя, подпись моя: генерал-майор Кузьмин. Хотя, я слышал, у вас с дисциплиной не всё в порядке. Подойдите, товарищ сержант.

Изображая строевой шаг, Колька пошёл к комдиву.

– Босиком!.. Срамота!.. – тихо простонал сзади комбат. – На «губе» сгною позорника…

Отпуск, однако, объявили обоим – и Горячеву, и Джиоеву.

На площади аэровокзала Душанбе косыми рядами стояли маршрутные такси с номерными обозначениями маршрутов – с первого по шестнадцатый. Горячеву, насколько он помнил, надо было сесть на маршрутку № 14, которая ходит до посёлка с неуклюжим названием Гипрозем. Собственно, так назывался район города, который находился в его черте. Однако – всё же окраина. Чинная очередь, народ не толкается, когда подходит очередной «рафик». Приятно, что порядок, а говорят – Азия.

Въезд на площадь со стороны города перечёркивал на уровне высоты фонарных столбов плакат с надписью «Хуш омадед!». Колька знал, что означает это – «Добро пожаловать!», знал и то, что острословы называют душанбинский аэропорт «Хуш-омадедово». Иногда шутили и так: «Хуш – омадед, а не хуш – как хуш!..»

Став последним, Николай подсчитал, глядя на очередь впереди него, что уедет не раньше, чем на третьей маршрутке. Друзья-душанбинцы предупреждали, что «четырнадцатая» ходит нечасто, особенно в вечернее время, особенно в обеденное время и особенно в утреннее время… Да ладно, подождём. Времени – около семи вечера с небольшим. Как раз Володьке Загитову можно позвонить, пока очередь будет продвигаться. Таксофоны все у здания аэропорта – рядом, вдоль стены. Колька поддёрнул замок «молнии» на куртке вверх, под самый подбородок: осень, тепло – особенно против Сибири, но прохладный ветерок несёт жёлтые ивовые листья по асфальтовой серой площади, уже начинающей утопать в ранних сумерках, рывком скинул с плеча тяжёлый абалаковский рюкзак, сзади кто-то ойкнул:

– Да что ж вы свой мешок – и прямо на ногу!

– Ой, пардон! Не заметил, что вы так близко стоите…

– От пардона и слышу!..

Оглянулся: миловидная пышнокудрая рыженькая девица лет… до тридцати – это точно, на ладошку пониже его, глаза карие, но тоже с рыжинкой, как и волосы, смотрит без злобы, взгляд чуть насмешливый, слегка испытующий, губки внутрь завернула… Не похоже, чтоб сильно пострадала от его рюкзака, но старается показать, что урон ей Колька всё-таки причинил – гладит колено и голень.