– А про вас же еще говорят, что вы вторая древнейшая.

– Тоже верно, – сказала она с холодной такой задумчивостью. – Мы все делаем, что с нас требуют и за что хорошо платят.

– Я тебя не хотел обидеть. Правда.

– Ты с ума сошел. Мы на такое не обижаемся, нас это даже забавляет. Хотя, пожалуй, таки есть чудаки, которые вроде тоже смеются над этим, но на самом деле стесняются. Это такие люди… слабонервные. Нашли чего стесняться. Хотя, конечно, такое только у мужчин бывает (он заметил, что слово «мужчины» у нее звучит так, будто она с этими мужчинами уже в койке и так счастлива, что не знает, за что хвататься). Журналистика же – профессия сугубо наша, девичья. Мужчина там выглядит более или менее естественно, если он сам никого не обслуживает, а командует, кого обслуживать и как. То есть если он сутенер, это еще ладно…

– Я вот тебя слушаю и, знаешь, что думаю? Мне иногда кажется, мы просто два сексуальных маньяка, которые удачно дополняют друг друга. И т.д. – Она слушала, не перебивая.

– Ну а что? Если бы я не поступила в университет, то скорее всего б стала проституткой. Ну, не с трех вокзалов, а такой, в смысле гейшей – я знаю много искусств, я могу танцевать, делать массаж, поддерживать разговор.

– Да ты все вообще умеешь, – сказал он с гордостью, будто сам учил.

Она вежливо улыбнулась.

– А ты? Я, ладно, не знаю, как тебя зовут, но девушке это можно.

– Ничего себе можно, – пробормотал он. – Ладно, ладно, это я так…

– Какой ты чувствительный, а? – сказала она задумчиво. Он потом часто вспоминал эту ее реплику и эту задумчивость. После этого она перестала говорить с ним свободно про все и уж выбирала, что сказать, а что оставить себе. Она как бы снизила ему балл, он уже не смотрелся таким продвинутым и таким сильным, ей как будто стало ясно, что многого он не потянет, не увезет, что его надо беречь, что правду она будет приберегать для настоящих, для взрослых, для больших.

– Расскажи про себя теперь. Так ты кто?

– Ну… Доктор.

– Правда доктор? Настоящий? Или так, научный?

– Куда! Я – так… Санитарный.

– А почему ж тогда говоришь, что доктор?

– Просто так. Ну, это у меня кличка такая.

– Да? И что ты там на работе делаешь: тараканов травишь? Кошек вешаешь?

«Злая все ж она, а как бы хотелось, чтоб была добрая и тонкая…» – подумал Доктор и сказал:

– Ну типа того. В НИИ сижу, чего-то там пишу – важные бумажки, без которых жизнь остановится…

– Типа, «мойте руки перед едой»? Или «Пионер! Будь культурен – убивай мух!».

– Наподобие того.

– А, и вы там сидите без зарплаты, валяете дурака, пьете казенный технический спирт и ругаете власть? Оккупационный, типа, режим? Да еще и работу свою прогуливаете? Ты ведь все время дома сидишь, как я посмотрю…

Он, насупившись и сопя, молчал. Все так и было. И денег, и денег еще у него сейчас не было, теперь и про это пора сказать. Но до этого почему-то не дошло, хотя тема была увлекательная и сама лезла в повестку дня.

– Ну, маленький, не обижайся, ну, миленький, иди сюда.

Она придвинулась к Доктору.

«А поставлю-ка я ее сейчас на место», – решительно сказал себе Доктор, но тут же смутился, и смолчал, и малодушно стал ждать, что будет дальше. А дальше было то же, что и всегда. Он и не сомневался.

Он оттаял и уж больше не обижался. «Не стесняйся, а то умрешь» – смешной афоризм, который он внезапно придумал.

Когда им надоедало днями напролет валяться голышом в койке, когда чужое тело наскучивало (они точно знали, что это временно, долго так продлиться не может, если ты еще не умер), шли в кино. Иногда – наугад, даже не спросив названия.