– Здесь, Айно, написано, что ты должен всячески помогать мне и моим людям в пути. Согласно грамоте мы вообще можем не платить за постой, но я понимаю, как это для тебя убыточно, и поэтому предлагаю деньги, – глядя прямо в водянистые глаза хозяина кабака, сказал я. – Кроме того, лошадей мы накормим сами, да и крупу для ужина дадим свою.

Посмотрев на грамоту, кабатчик сглотнул слюну и слегка побледнел, но услышав мое предложение заплатить, заискивающе улыбнулся, а в его глазах заиграли искорки наживы.

– Так сколько возьмешь? – прервал я затянувшееся молчание.

– В таком разе три рубля с полтиной будет в самый раз, – поспешно ответил кабатчик.

– Хорошо, – сказал я и потянулся за калитой^>5 с деньгами, данными нам на дорогу.

– Четыре рубля! – поспешно проговорил кабатчик, увидев серебро у меня в руках.

– У нас, в Новгороде Великом, говорят – первое слово дороже второго, – сказал подошедший Гюргий, посмотрев на хозяина кабака с презрением, свойственным новгородским купцам, и со значением погладил рукоять сабли. – Негоже цену менять, коль торг уже закончился.

– Да-да… Вы правы, – извинительно сказал кабатчик и поклонился десятнику.

Тем временем я уже отсчитал серебро и передал хозяину кабака. Приняв деньги, он ушел, пятясь назад и поминутно кланяясь. Я же, более не обращая внимания на него, обратился к Гюргию:

– Как твой десяток, все целы?

– В общем да, но пара человек натерла ноги. Однако, если завтра поедем верхом, то это не страшно, – ответил Гюргий.

– Дай-то Бог, – сказал я и, глядя на огонь, задумался о дальнейшем нашем пути.

– А насчет ночлега, то мои люди, как и в прошлый раз, могут и в конюшне поспать – там сейчас жаровни горят, тепло, – сказал Гюргий, выводя меня из задумчивости.

– Нет уж, за ночлег уплачено, рядком на полу ляжем все и поместимся. После такого бега под дождем я не позволю никому на голой земле спать, – твердо сказал я и заметил, что к нам приближаются остальные десятники: Нежир, Радим и Третьяк – все уже переодевшиеся в сухое.

– Это вы хорошо придумали, Василий Дмитриевич, бежать под дождем: к Юрьеву приблизились и вусмерть не околели, – сказал Нежир, протягивая руки к очагу.

– Да так… – слегка вздохнул я. – Вспомнилось, как зимой в одних портах и рубахе вокруг деревни бегал. Меня к этому делу приучал Иванко. Говорил, что пока бежишь, никакой мороз не страшен.

Все десятники приумолкли, вспомнив погибшего в прошлом году Иванко, и лишь потрескивание дров в очаге и приглушенные голоса дворян за дальним столом нарушали тишину. Так продолжалось, пока жена кабатчика с дочкой не принесли котел, полный воды, и не поставили его на огонь в очаге.

– Айно сказал, что крупу вы нам свою дадите, – обратилась ко мне жена кабатчика.

Я посмотрел на эту статную, стоящую предо мной с прямой спиной женщину и понял, кто в кабаке главный. Меня даже удивило – как я в прошлый раз не заметил эту властную, еще не старую и полную сил хозяйку.

– Данилка! – позвал я и отхлебнул из кружки со сбитнем.

Мой кошевой явился незамедлительно, и я приказал ему отсыпать пшенной крупы на всю полусотню и передать ее хозяйке кабака.

– И соли не забудь дать, – закончил я.

Данилка коротко поклонился и тут же вышел во двор, а кабатчица, удовлетворившись моим распоряжением, отошла к своему мужу.

– Надо будет положить наиболее склонных к хворобе стрельцов в комнаты, которые нам достанутся, – сказал я десятникам.

– Вы всегда стараетесь о людях думать, – сказал Радим, – за это вас стрельцы и любят.

– И в бою за спинами не прячетесь, – льстиво сказал Третьяк.

– Не лей мне мед в уши, а то от этого и оглохнуть можно, – с серьезным лицом ответил я.