Салон образовался не по её прихоти, а по настоятельной просьбе господ офицеров. Сама она с удовольствием носила мундир аптекаря, в нём чувствовала себя свободней. Ведь если волосы спрятать под кивер, то незнакомые принимают её за юного кантониста и не обращают внимания. А когда Таня выходит за ворота в платье, все пялятся, как на диковинку. Лишь ради дня рождения Таня обновила подаренное свекровью голубое платье с нешироким кринолином, перчатки, туфельки, миленькую изящную шляпчонку. И весь тот день чувствовала себя то ли королевой, принимающей поклоны от подданных, то ли слоном из басни Крылова, которого «по улицам водили, как будто напоказ». Все офицеры гарнизона сочли своим долгом зайти и поздравить жену поручика, отмечавшую здесь, у чёрта на куличках, своё семнадцатилетие. Её разглядывали, ею любовались. Вечером Лужницкий озвучил их общую просьбу: офицеры желали видеть дам в роскошных нарядах почаще.

– Поймите, мы без женского общества звереем, в скотов можем превратиться, – жаловался он. – А увидел Вас, Татьяна Андреевна, в сём прекрасном наряде, в великолепии, чуть не забытом нами, и ощущение, словно на один вечер в милую сердцу северную столицу перенёсся. И другие офицеры, глядя на Вас, испытывали то же самое, ностальгировали, так сказать…

Серж нахмурился, смерил просителя недовольным взглядом и поинтересовался:

– Вы желаете проверить, насколько я ревнив, надолго ль хватит моего терпения?

– О, нет, нет! Лапин, клянусь Вам, я сам берусь следить, чтобы не было волокитства ни с чьей стороны, обещаю пресекать подобные поползновения.

– Хмм… – насмешливо поднял брови Серж. – А не Вам ли я обязан появлением месье Бюрно? Он почти каждый вечер торчит у нас, воображая, что его вздохи – самая приятная музыка для моих ушей.

– Но он не переходит рамки приличий, – нерешительно возразил капитан, замялся, потом сообразил, что явится весомым аргументом для строгого супруга, и, подняв палец вверх, добавил увереннее. – И заметьте, поручик: обещание следить, чтоб все вели себя достойно, я даю только сейчас.

Серж подумал, подумал и согласился. Тем более что до Великого поста и остаётся-то немного времени. Потому по средам и воскресеньям Татьяна нисходит на первый этаж, в так называемую гостиную, разодетая если не по самой последней, то по предпоследней парижской моде. А господа офицеры пожирают её глазами; к счастью, разговор ведут о дамах, оставленных в России. Женатые вспоминают милых жёнушек и детушек; вздохи холостяков более горькие – никто не уверен, что невесты дождутся. Сколько уже историй о любви за последнее время Таня выслушала! С нею делятся секретами и вопрошают, как будто она – Господь Бог:

– Как думаете, она мне не изменит, не выйдет ли замуж, пока я здесь?

Но, увы и ах: не у всех есть жёны иль наречённые невесты. С холостяками, кои не успели обзавестись предметом мечтаний, что прикажете делать?

И ещё один аспект заставил задуматься, что же такое мужчины. В салоне время от времени звучало: «А что ныне в Базарджике делается?»; «В Базарджик бы съездить!» Офицеры не раскрывали секрета, чем их притягивает городок, до коего двести вёрст пути, отшучивались. Муж, когда пристала с расспросами, растолковал. Лукаво прищурившись, поделился, что какой-то ушлый маркитант вместо удобосъедомых и удобовыпиваемых снадобий завёз в Базарджик три каруцы кукониц1. И на радость офицеров и солдат там образован публичный дом; особ, состоящих в нём, называют проститутками или гризетками. При этом Серж предупредил, мол, воспитанная дама должна делать вид, что не знает об их существовании, не в курсе, что бывают публичные дома, и даже сами эти слова никогда не должны срываться с её благородных уст. Так-то, дамы! Мужчины имеют право посещать гризеток и не марают этакими визитами своё имя, а мы – дамы, должны притворяться, что не подозреваем, для чего они туда заглядывают, и вообще не слыхивали о существовании тех особ. Ибо, если дама не сможет промолчать, вдруг упомянет непозволенное словцо, придирчивое общество поставит под сомнение её женскую добропорядочность, а отнюдь не мужскую.