Пятнашка медленно поднял голову, облизнулся и посмотрел на замершего в ужасе хозяина жутковатыми глазами. Потом окончательно добил селян, сказав замогильным голосом:

–– Ну, мяу, что ли.

Первым скакал лягух, причем с такой скоростью, что просеки в кустах оставались.

Потом, задрав юбку, бежала я. И мне было глубоко плевать, что выше пяток, ноги некультурно в этом мире демонстрировать. Пардон, жить захочешь – не так оголишься.

А за нами несся усопший ныне Пятнашка, мявкая глубоким баритоном:

–Меня подождите. Вы в ответе за тех, кого воскресили.

Ну а замыкали торжественный забег крестьяне с вилами.

Оторваться от душевных проводов нам удалось только минут через пятнадцать, когда мы попросту скатились в овраг, обвалив на себя гору прошлогодних листьев. Притворились мертвыми даже мы с лягухом. А Пятнашке и изображать из себя ничего нового не надо было. Он примостился между нами, и пользуясь тем, что мы даже пикнуть не могли, стал вылизывать лягуху морду. Ласковый при жизни был кот, что могу сказать.

Лягух попробовал возмущаться, но я цыкнула, на вилы-то хотели меня поднять, а не его. Хотя и его отпинали бы не по-детски.

Для пущей осторожности полежали еще с полчаса, пока до нас доносились восторженные вопли деревенских. Они носились по лесу, обрадовавшись, что можно предаться любимой спортивной забаве— поиграть в прятки с пруклятой некруманткой.

Когда голоса затихли, я сбросила с лица щекочущиенос сухие листики и спросила:

– Фамильяр ты мой верный, объясни мне, неразумной, какого рожна кот в умертвие превратился? Что-то я не понимаю.

– А я откуда знаю? Да хватит меня вылизывать!– стал отпихиваться лягух,– в его голову я залезть не могу. Только в твою.

Кот поднялся, отряхнулся, лизнул лапу, выпустив огромадные когти, и заговорил.

– Я же по жизни безотказным был. И в люльке меня качали, и в пеленки заматывали, а вишь как. В душе видимо хотел чтобы не меня псы деревенские, а я их на деревья загонял. —закончил философствование Пятнашка,—И куда мы теперь двинемся?

У меня в голове опять звякнули новогодние колокольчики и я в ужасе посмотрела на умертвие.

Из моей груди вырвался долгий, тоскливый стон.

Третье письмо деду, который все берега попутал у себя на Севере сидючи.

« Дорогой Дедушка! Я не поняла! Это типа тот самый котик на толстых лапках из моего новогоднего желания? А ничего что он уже помер? Это из той серии, что на тебе Боже, что самому негоже. Может у тебя забывчивость старческая началась, может тебе витаминки для мозгу попить, Церетон тот же. Ты с мужем моим будущим поаккуратней желание выполняй. Договорились? Твоя Анжи.»

Лягух тоже был не в восторге и недовольно осмотрел почившего питомца:

– Ты чего надумал? У тебя своя хозяйка есть, то есть была. Иди отсюда, мне одному Анжи своей неразумной мало.

–Не прогоняйте меня. Я же социальный. И жутко для вас полезный.

Лягух настороженно, но вопросительно поднял волосатую бровь.

– Меня не надо кормить, а также я могу охранять твое жирное тельце, – и умертвие оскалилось. Страшно стало даже мне от его доброй улыбки.

Фамильяр пару минут обдумывал слова мертвого кота, потом пробурчал, что он совсем не жирный, а накачанный, но смирившись, что нас теперь трое, обратился ко мне:

– Анжейка, ты больше руки свои кривые не распускай. Не надо больше нам никого и ничего исправлять. Кажется, я понимаю, почто правитель на тебя охоту объявил. Ты же что попало можешь сотворить. Угроза ты для королевства. И хватит лежать, вставай давай. Есть хочу.

– Эй, Пятнашка, а ты зайца поймать сможешь?—спросил он умертвие. – Мы с Анжейкой зажарим его и сожрем.