– Постой! – Вольт схватил Клифа за руку. – Почему у этого выродка – отдельная хата, Гелик, сколько угодно тёлок? Крутых тёлок, заметь. Не то что эта, – он кивнул головой в сторону, собирающей пустые кружки на соседнем столике Люси.

– Вольт, – хохотнул Клиф, – ты и её-то склеить не можешь!

– Вот и я о том же. Если б я…

– Был, как Мориарти… – продолжил за него Клиф.

– Заткнись. Жизнь проходит мимо. Мы, как два урода. Мы на обочине. Понимаешь?

– Завёл песню. Когда-нибудь и у нас всё будет. Может быть.

– Идиот! Ты сам-то в это веришь?

– Если честно, – Клиф вздохнул, почесал за ухом. – Если честно, то не совсем.

– Первые здравые слова от тебя за сегодня.

– Слушай, Хмырь, – Клиф начал выходить из себя, – что ты мне голову морочишь? Говори уже. Выдавай свою бредятину.

– Подожди, – он ещё сильней сжал запястье Клифа, брови его сошлись на переносице. – Ты всё забыл? Ты готов им простить?

– Ничего я не забыл. Отпусти руку. За пивом схожу.

– Ботан, и есть Ботан! – Вольт отшвырнул руку Клифа. – Ты ещё большее чмо, чем я думал.

– Да что ты предлагаешь?! – Клиф почти кричал. – Что мы можем сделать? В суд подать? Где доказательства, юрист хренов? Детский сад какой-то! У тебя вообще после того крышу снесло!

Под «того» подразумевалась история невероятная. Невероятная, если, конечно, не знать Мориарти. История гнусная. История, о которой лучше забыть.

Месяц назад Савицкий огорошил их личным звонком. (И откуда он только узнал номера?) Они-то считали, что кошмар окончен вместе со школой.

Пять лет он не напоминал о себе. Да и зачем они нужны ему? Он – плоть и кровь золотой молодёжи, хренов мажор. Они… – это они. Эти миры не пересекаются.

Если они и видали его, то либо мельком в универе, либо, когда его чёрный «Гелик» с очередной пассией рядом с водительским местом, проезжал, нет-нет, мимо окон их «коробок».

И вот, звонит. Сам звонит. Он звонит.

Случилось это месяц назад.

Он говорит голосом, которым говорят с друзьями, которых давно не видели. В его голосе радость.

Он говорит, что скоро пять лет со времени их выпускного.

Он говорит, что надо устроить вечер школьных друзей. Что сбрасываться на вечеринку не надо. Что он всё оплатит сам. Что это его подарок бывшим одноклассникам.

Он говорит, что будет рад их видеть.

Хмырь и Ботан, конечно, уроды, но не дураки, чтобы своими ногами топать чёрту в пасть. И никуда бы они не пошли.

Но он в конце добавляет: «Да, пацаны! Чуть не забыл. Молния очень хотела вас видеть. Несколько раз напомнила, чтобы я вас позвал».

Маринка Ма̀рина. Мара. Молния.

Кто же теперь скажет, за что она получила своё прозвище? Может быть, за быстрый бег? Не было в этой школе девчонки, которая хоть раз обогнала бы её на тридцатиметровке. Как ни пыхтели они, как ни старались, вновь и вновь, видели впереди, у финишной черты, лишь её неугомонные пятки. За победу в спринте выдавали грамотку – ламинированный лист, на котором красовалась голубая зигзагообразная стрелка. Грамотку так и называли – «молния». Молний у Молнии было больше, чем у всех чемпионок школы. Вместе взятых.

Это в старших классах она стала носить обтягивающие блузы и задиристые мини, от которых спирало дыхание в пацаньих лёгких, а лет до тринадцати она никогда не изменяла курточкам. Красным курточкам. И под цвет курточкам был у неё рюкзачок, на котором красовалась нереально огромная, золотого, под стать её волосам цвета, застёжка-молния.

Или прозвали её так из-за огромных голубых глаз? (Если грозовое облако несёт в себе град, то вспышка молнии – голубого цвета). К тому же глаза её имели необыкновенное свойство – они будто бы загорались, на миг вспыхивали синим огнём, когда Мара собиралась рассердиться, или сказать что-то очень смешное, или если кто-то ей сильно понравился… Вспышку, вызванную последней причиной, видали немногие. И уж точно никто из мальчишек Ботанова класса.