Так его приучила тяжелая доармейская сельская жизнь.
Эта привычка касалась и батареек.
Поэтому жаждущий первым делом бросался к Мыколе (как на украинский манер называли моего друга).
Коля недовольно сопел, снимал и протирал очки.
Но всегда выручал.
И вот однажды вечером…
Сидим мы как-то в классе, занимаемся сампо (самоподготовкой).
Открывается дверь, и удивленно-радостный голос курсанта Анатолия Диордиева вещает:
– У меня родственники в Туле объявились! Наверное, дядя! Посылку прислал! С колбасой!
Мы, конечно, не поверили этому честному, доброму и предельно наивному курсанту. Родина его была очень далека от Тулы, где-то на границе с Румынией.
– Ага! Тульский дядя прислал тульский пряник! – начал хохмить мой земляк-юморист Гена Руденко, большой любитель пожрать.
– Дядя – это по-туркменски «отец»! Мой дед говорил. Он служил в Туркестане. – не удержался от шутки и я. – Может, у тебя второй отец объявился?
Додик, как прозвали Анатолия, тряс извещением и клялся, что посылка – самая настоящая. И сейчас будем пировать.
Радостно хлопнув дверью, он помчался на почту получать продовольственную помощь от богатого и щедрого дяди. Или папы.
Через полчаса наш Толик вернулся.
В руках – небольшая коробка. Ни колбасой, ни салом, о которых мы размечтались, даже не пахло!
Наивное лицо Толика отражало страшное удивление:
– Вот! С меня еще и деньги взяли! Сказали, наложенным платежом. Товары почтой! Батарейки! Двести штук! Денег еле хватило!
Когда Анатолий вывалил на стол батарейки, все привстали.
А затем стекла окон чуть не вылетели от мощного радостного ржания тридцати молодых жеребцов.
– Дядя! Тульский дядя! – сквозь икоту вопил Гена Руденко.
Не смеялся только один человек – мой друг Мыкола.
Он блеснул очками в сторону ошарашенного Толика:
– Ты же просил батарейки! Я решил тебе помочь. Выписал почтой!
Гена упал со стула, держась за живот:
– Вот он, тульский дядя!
глава 11
Демир юмуртга
Курсант Андрей Краюшкин лежал в моей каптёрке и глотал скупую мужскую слезу. Его могучее тело, намертво привязанное солдатскими ремнями к спортивной скамье, не могло сопротивляться жуткому насилию.
– Железные яйца! Щас проверим, какие они железные! – ухмылялся курсант Бунк, поднося к огромному пенису Андрюхи острое зубчатое полотно слесарной ножовки.
Однако резать ему мешала природная немецкая скромность.
– Не могу! Руки дрожат! – скривился он, глядя на меня.
– Дай сюда! – выдернул я саблезубый хирургический инструмент из рук скромняги. – Смотри, как надо резать!
– Рэзать! Давай рэзать! – поддержал меня дневальный по роте курсант Джубгашвили, для пущей убедительности резанув мрак казармы своим штык-ножом.
– На тумбочку иди! А то дежурный по части нас нахлобучит! – отмахнулся я от горячего кавказского джигита.
– Нэт, нэ нахлабучыт! – показал на часы Рома-джигит. – Тры час ночь! Спит дэжурны!
Высказав свои сомнения, дневальный всё же вышел за дверь. Но, посмотрев в сторону входной двери, он просунул свой любопытный грузинский нос в каптёрку и продолжил комментировать:
– Рэзать нада бистро! Р-р-раз, и усё!
Посмотрев на примотанного к скамье подсудимого, я поразился перемене его внешности. Обычно доброе благодушное лицо здоровяка и лентяя Андрюхи стало злобным, белым и отвратительным, как сама смерть. Скрежеща зубами и бугря мощные бицепсы, он шипел, как анаконда:
– Задуш-ш-шу, с-с-суки! Задуш-ш-шу!
Ухмыляясь, я поднёс блестящее острие ножовки к основанию андрюшкиного пениса и метнул взгляд на ассистента хирурга, курсанта Рому Кельш:
– Полотенце держи наготове! И водку!
Посмотрев на замершего в испуге Бунка, я гаркнул: