Как дела, шарманщик? поздоровался Ханс, сжимая морду крутившегося юлой Франца. Прекрасно, ответил старик, ты заметил, как переливается туман? Туман? нет, признался Ханс, не заметил. Он все утро менял цвет, объяснил шарманщик, тебе нравится туман? Мне? удивился Ханс, наверное, не очень. Нам с Францем он кажется забавным, сказал шарманщик, верно, животина? А что народ? спросил Ханс, в порыве прагматизма указывая на тарелку, чего немедленно устыдился, я хочу сказать, публика сегодня подавала? Совсем чуть-чуть, признался шарманщик, но на ужин хватит, ты ведь придешь? Ханс кивнул, сомневаясь, спросить ли насчет вина, поскольку старик всегда обижался, когда понимал, что все принесенное Хансом не проявление вежливости, а попытка снабдить его продуктами. Ламберг обещал забежать после ужина, добавил шарманщик. Я беспокоюсь за этого парня, на фабрике он вкалывает до потери сознания и очень редко смеется, а когда человек много пьет и мало смеется, дело плохо. Постараемся его вечером развлечь, ладно? ты расскажешь про свои путешествия, я сыграю что-нибудь радостное, а Рейхардт, думаю, позабавит нас своими скабрезными шутками. Ну а ты, разбойник, отрепетировал какой-нибудь новый лай?

На случай ухудшения погоды Ханс пошел условиться с возницей, чтобы тот ближе к ночи подбросил его до дороги, ведущей к мосту. Возница ответил, что все крытые коляски ангажированы на весь день, и он не уверен, что сможет предложить пассажиру крытый экипаж. Тогда Ханс попросил зарезервировать ему место в открытом тильбюри, обещав, что прихватит зонт. Возница откашлялся и ответил, что вряд ли сможет предложить пассажиру открытый тильбюри. Ханс пристально на него посмотрел и со вздохом достал пару монет. Возница тут же вспомнил, что в последней коляске, кажется, одно местечко оставалось.

Возвращаясь на постоялый двор, где он рассчитывал немного почитать, Ханс шел по широкому тротуару Королевской улицы, обрамленной с обеих сторон акациями и привыкшей к более чистым колесам, более крепким лошадям и к возницам, одетым в ливреи. Среди крытых колясок, сияющих ландо, грациозных кабриолетов внимание Ханса привлек один экипаж, передвигавшийся торжественным галопом и запряженный парой белых лошадей. Хансу не сразу удалось сфокусировать зрение на пассажирах кареты, а когда удалось, он, к своему изумлению, разглядел половину лица Софи, за каплями дождя показавшегося ему слишком миниатюрным, а рядом – силуэт мужской шляпы. Софи сразу же отпрянула от окна, и Ханс услышал, как чужой заботливый голос спрашивает, все ли с ним, Хансом, в порядке.

Экипаж свернул с Королевской улицы. С противоположного конца Крайней аллеи к Стрельчатой улице приближалась какая-то фигура. Когда экипаж с ней поравнялся, прохожий повернул голову: облаченный в капелло и мантию поверх сутаны, отец Пигхерцог опустил зонт и отвесил приветственный поклон. Внутри обитой бархатом кареты спутник Софи изо всех сил изогнулся, чтобы ответить на приветствие. Софи не шелохнулась. Добрый день, дорогой господин Вильдерхаус! проговорил отец Пигхерцог, все сильнее вытягивая шею по мере того, как экипаж удалялся. И добавил, возможно, слегка запоздало: Благослови вас Господь! Снова поднимая над головой зонт, отец Пигхерцог нечаянно сбил с себя шляпу, и она шлепнулась в грязь. В большой досаде он пошел по Стрельчатой улице дальше, держа шляпу двумя пальцами на отлете.

Ризничий надраивал церковные сосуды. Мир тебе, сын мой, сказал отец Пигхерцог, входя в ризницу. Ризничий помог ему снять мантию, оставил шляпу отмокать и закончил приводить в порядок реликвии. Как прошел сбор пожертвований, сын мой? спросил священник. Ризничий протянул настоятелю стальную шкатулку, именуемую хранилищем богоугодного волеизъявления. Ступай себе с миром, сказал отец Пигхерцог, ты свободен.