– Что с моими? Я не могу до них дозвониться!

– Поедем, разведаем. Тот берег уберём и поедем. Иначе задохнёмся здесь, – сказал Сергей.

Никто до этого не называл Сергея по отчеству и на «вы», но обращению Ильяса никто не удивился. Я задумался – а как же мне теперь? В общем-то, меня по имени-отчеству совершенно бы не тяготило, но называть «Сергей Санычем» своего друга с пятого класса непросто. И вместе с тем в новой обстановке хлопать его по плечу «Серёгой» выглядело бы непонятной фрондой и детским садом. «Буду называть его на «ты» и «Саныч», – решил я.

– Спирька пришёл! – ворвался в двери Борис, поставленный на охране у въездных ворот.

– Голый? – спросил Серёга.

– Не голый. Одетый пришёл, сюда идёт.

– Лучше бы он приплыл, – сказал Сергей тихо, для одного меня.

Пустит он его или выгонит? Серёга такие вещи не прощает, я его хорошо знаю. Или голосование устроит?

Как странно: сутки назад мы слушали Спирькины вопли, переживали насчёт электричества, а сейчас по реке плывут мертвецы и большой мир молчит. А природа ничуть не изменилась – тот же лес, тот же луг, небо, жужжание пчёл, взволнованное заикание чибиса. «То же небо, и та же вода», – вспомнил я Высоцкого. Лес не стал зловещим, и небо не потяжелело.

Но голосование устраивать глупо, какое сейчас голосование. Я вспомнил, как на Серёгино лицо мягким совиным крылом опускалась усталость, и поймал себя на мысли, что на привычном зрительском сиденье мне стало неуютно.

Неуютно ждать от Серёги, да ещё и с примесью злорадства – а ну, мол, как ты из этого выкрутишься? – единственно верного решения, придирчиво осуждать его циничное лавирование и недостаточную дальновидность. Представил, что ответственность за посёлок легла на меня и от меня ждут решений. Дальновидных и единственно правильных. Представил и поёжился.

Надо поддерживать, как поддерживал его за страховочный пояс, когда Сергей подмигнул: «Ну-ка, давай отрежем эту отрасль!», выгнулся назад и с искажённым от натуги лицом пилил сцепленные сучья. Одной рукой пилил, с трудом дотягиваясь до ветки, а другой отталкивал мертвецов, они тыкались и тыкались в него из медленной тяжёлой воды.

Резкий запах его пота перешибал сладковатую мертвечину и был торжествующе, восхитительно живым.

А эти его мерзкие шутки про раков, рекламную акцию Интрофая и фригидных остывших девок… Вряд ли он пытался насмешить. Скорее, наоборот – позлить, чтобы пар выпустили.

А как Ксения на него посмотрела! Во все глаза. Но про стихи Хлебникова у меня спросила. Что ей стоило в Интернете их найти, если интересно – запомнила бы фамилию и нашла.

Нет, спросила.

Вдруг я вспомнил, что Интернета у нас уже нет. Но ведь будет?!

– Ты его не впустил? – спросил Серёга.

– Он из опушки вышел. Я ворота закрывал и пришёл, чтобы сказать, – ответил Борис. – Он плохо идёт, болеет нога.

– Хромает, что ли?

– Хромает.

– А! Ну, когда дойдёт, впусти его и вместе с ним приходи, а если совсем упадёт, на живопырке съезди за ним. Только карабин с собой возьми. А нам надо подумать, как быть. На обоих берегах много работы, надо подальше вниз и вверх пройти, всё очистить, и постоянная охрана нужна. Хотя бы двое в смену, а это уже четверо.

Как работать будем? И так не справляемся.

– А, кстати. – Сергей замолчал. – Кстати. Что со скотиной?! Коровы не мычат, свиней не слышно, а дело к вечеру уже.

– Да мы всё сделали, – сказала Лариса и улыбнулась. – И подоили, и покормили. Ты не подумай, Вадим с ружьём был, с плеча не снимал.

– С карабином, – рассеянно поправил Сергей. – С карабином… И правильно сделали. Надо отдавать только те приказы, которые можно выполнить. Я что-то в горячке про коров и забыл совсем. Старый стал. «Харт олдын, бох олдын» – да, Ильяс? Но как же доили? Неужели вручную? А навоз? А холодильник? Хотя что я спрашиваю, мы же в бане мылись. Генератор запустили? – Вадим кивнул. – Сколько генератор соляры съел?