Труднее всего было сделать первый шаг. Мертвецы упруго пружинили под ногами, как толстый мох.

Как кукушкин лён на Чмаровском болоте.

Казалось невозможным брать недавно живых людей за окоченевшие руки и ноги, стягивать, сбрасывать их с запруды, чтобы добраться до сцепленных сучьев и стволов.

Первые полчаса я всматривался в лица, как будто искал знакомых, да и на самом деле искал, потом перестал.

Сначала заставлял себя забыть про то, что ходишь по человеческим телам, стараясь только не наступить на лицо, женскую грудь или ребёнка. Спустя полчаса уже не думал про недавно ещё живых мужчин и женщин. Разум окаменел, какие-то участки сознания выключились, работали только руки и тело.

Сергей сказал, что женщины всплывают грудью вверх, а мужчины – спиной, но я такой закономерности не заметил. Хотя как они могли всплыть через несколько часов? А про светловолосую он сказал, что она уже мёртвая в воду попала – значит, и все остальные тоже?

Богомолов работал спокойно. Я ожидал от него шептания молитв и крестных знамений, но он деловито растаскивал тела, обрезал сучья, хитро зачаливал стропы.

– Узел «двойной удав», – объяснил он, подводя трос под ствол. – Кора мокрая, скользкая, чтоб не соскочил.

Первый дуб вытащили на удивление быстро. Аркадий махнул рукой, и огромный ствол вздрогнул, хрустнул и поплыл в воздухе, медленно поворачиваясь и роняя с сучьев мертвецов.

Тела шлёпались на землю, как тюки мокрого белья.

– Теперь сложнее будет, – сказал Николаич. – Запруда ниже стала, вода переливает. Как бы нырять не пришлось.

– Да.

– Раков будет много, – сказал Серёга, – а кому их продавать? Да и хер продашь таких раков. Николаич, ничего, что я тебя сюда вытащил? Ты ж видел – Ильяс весь бледный на берегу стоял, чуть не блеванул, не хотел я давить. Да и Вадим тоже за сердце схватился, вырвало его на обратной дороге.

– Да что ж? Мёртвые – они мёртвые и есть, каждому – свой срок. Отец Наш – виноградарь. Всякую отрасль, что не приносит плод, Он отрезает, и всякую, что приносит плод, очищает, чтобы больше принесла плоду.

Сергей помолчал и внимательно посмотрел на Богомолова.

– «Отрасль отрезает», говоришь? Ты так потихоньку-потихоньку истинно верующим меня сделаешь.

Николаич улыбнулся и промолчал.

Со вторым дубом мы действительно намучились. Он был больше всех – два ствола срослись вместе – и рухнул наискосок. Кусок корневого гнезда остался на берегу, крепко удерживая дерево в земле.

Вода, как и сказал Николаич, стала переливать через уменьшившуюся запруду; поспешающие по течению мертвецы толкали нас в руки, в ноги, в пояс. Сергей несколько раз нырял, чтобы продёрнуть трос понизу, пришлось даже звать на помощь Аркадия.

– Конечно, татары нежные, а армяне чувствительные. Их жалеешь, давай опять на евреях выезжать, – ворчал Аркадий на втором перекуре. – Правильно говорят: «Где татарин прошёл – еврей плачет».

– Не плачьте, сердце раня, – травил его Сергей. – В следующий раз, когда живые голые девки приплывут – вдвоём пойдём, никого не возьмём с собой.

– Дождёшься от тебя. Ты тогда меня в лес с дробовиком отправишь, знаю я тебя. Я всё думаю – где крановщик-то?

– В этом-то всё и дело, – непонятно сказал Сергей. – Ну что – погнали последнее? Последний дуб – он трудный самый.

– Погнали. Слушай, а снаряд в корнях – откуда? Здесь же войны не было, не с гражданской же?

Мы все перепугались, когда второй дуб закачался на тросах и из земляной гущи корней выскочил тускло-жёлтый, как жёлудь, снаряд. «Ложись!» – крикнул Сергей, мы бросились на землю, но всё обошлось.

– Так вы меня слушаете, – усмехнулся Сергей. – «Знай и люби родной край». Рассказывал же: здесь танковый полигон был во время войны. Танковые части сколачивали – и на станцию Костерёво, в эшелон. Колонна «Московский колхозник» здесь формировалась. Снаряд остался, в землю ушёл, а в земле даже камни туда-сюда ходят. Корнями вытащило.